Мы все летели и летели. Мне не оставалось ничего другого, как подражать во всем моему старому другу; как только он взлетал, — я расправлял крылья; я складывал их, лишь только он садился. Я, как сейчас, вижу места, где мы пролетали: лужайку, поросшую розовым вереском, испещренную множеством норок у подножия желтых стволов; высокие, растущие сплошной стеной дубы, за которыми, казалось, меня подстерегала смерть; зеленую тропинку, по которой моя мать-куропатка столько раз прогуливала под майским солнцем свой выводок, где мы резвились, клевали красных муравьев, взбиравшихся на наши лапки, где мы встречали кичливых маленьких, тяжелых, как цыплята, фазанов, которые не желали играть с нами.
Я увидел эту тропинку, точно во сне, в тот миг, когда по ней, широко раскрыв глаза и готовясь к прыжку, пробегала серна на высоких стройных ножках. Вот лужа, где мы целой стаей, птиц двадцать — тридцать, поднявшись разом с соседнего поля, пили воду из родника, обдавая друг друга брызгами, стекавшими по блестящим перьям… Посреди лужи рос густой ольховник, и на этом островке мы укрылись. Собаки должны были обладать редкостным чутьем, чтобы разыскать нас в этом убежище. Некоторое время спустя появилась косуля. Она с трудом передвигалась на трех ногах, оставляя за собой на мху красный след. Мне было так грустно смотреть на нее, что я спрятал голову в листву, но я слышал, как раненое животное пило воду из лужи, задыхаясь, горя в лихорадке…
День клонился к закату, выстрелы постепенно удалялись, становились реже. Потом все затихло… Конец… Мы потихоньку вернулись в поле, чтобы узнать о судьбе нашей стаи. Проходя мимо деревянного домика, я увидел нечто ужасное.
На краю канавы рыжие зайцы, серые кролики с белыми хвостиками лежали, вытянувшись в ряд. Сведенные смертью лапки словно молили о пощаде; затуманенные глаза, казалось, плакали. Красные, серые куропатки, с «подковой» на груди, как у моего товарища, и совсем юные, вроде меня, у которых был еще пушок под перьями, лежали на земле. Знаете ли вы что-нибудь печальнее зрелища мертвой птицы? Птичьи крылья так полны жизни! Сложенные и закостеневшие, они приводят в содрогание… Большая прелестная косуля, казалось, спокойно спала, высунув розовый язычок, как бы собираясь облизнуть губы.
Склонившись над окровавленными жертвами, охотники подсчитывали добычу, убирали ее в ягдташи, волоча за поломанные лапки, за перебитые крылья, без малейшего уважения к свежим ранам. Собаки, взятые на поводок, скалили клыки, как бы готовясь по первому знаку снова броситься в чащу.
Солнце уже садилось вдали, и, глядя, как все они — люди и собаки, — измученные, уходили, отбрасывая длинные тени на бугристую землю, на мокрые от вечерней росы тропинки, я проклинал их. О, как я ненавидел всю эту шайку!.. Ни у меня, ни у моего спутника не хватало духу послать обычный прощальный привет догоравшему дню.
По пути домой нам попадались несчастные зверьки, убитые случайной пулей и оставленные на съедение муравьям. Мыши с испачканными землей мордочками, подстреленные на лету сороки и ласточки лежали на спине, вытянув окоченевшие лапки навстречу осенней ночи, а ночь быстро спускалась, светлая, холодная и сырая. Но сильнее всего раздирал душу протяжный тоскливый зов, доносившийся то с лужайки, то с опушки или из прибрежного тростника — одинокий, тревожный — зов, не находивший отклика.
ЗЕРКАЛО
В северных краях, на берегу Немана, очутилась пятнадцатилетняя креолочка, вся розовая и белая, как цветок миндаля. Она явилась с родины птичек колибри, и принес ее ветер любви… Земляки-островитяне уговаривали ее:
— Не езди на материк, там такой холод!.. Ты не переживешь зимы.
Но креолочка не верила в ужасы зимы, а холод ощущала, только когда лакомилась шербетом. К тому же она была влюблена и не боялась смерти… Итак, она прибыла на север в неманские туманы, со всеми своими веерами, сетками от москитов, с гамаком и золоченой клеткой, наполненной птицами ее родины.
Когда владыка севера Дед Мороз увидел этот дар юга, принесенный ему с островов солнечным лучом, сердце старика растаяло от жалости. Понимая, что холод вмиг прикончит и девчурку и птичек колибри, он поспешил засветить свой желтый солнечный шар, а сам нарядился в летний убор, чтобы встретить южную гостью… Креолка поддалась на обман, приняла недолгий, но тяжкий северный зной за постоянное тепло, вечнозеленую темную хвою за свежую зелень весны, повесила гамак в глубине парка между двумя соснами и знай себе покачивается и обмахивается веером целый божий день!