Сжав кулачки, девчурка спит, раскинувшись во всю ширину кровати.
Она смутно чувствует, как ей кладут что-то под бок; она вытягивает руки, отталкивает соседа в угол, локтями попадает ему в лицо, переворачивается и снова засыпает.
Потом тушат лампу.
Волны Сены бьются о борта баржи, тихонько покачивая дощатый домик.
Найденыш чувствует, как его охватывает приятная теплота, и засыпает с незнакомым ему до сих пор ощущением: чья-то рука ласково гладит его по голове в ту минуту, когда у него смыкаются глаза.
II
«ПРЕКРАСНАЯ НИВЕРНЕЗКА»
Мадемуазель Клара всегда просыпалась рано.
В это утро она очень удивилась, не увидев матери в каюте и обнаружив на подушке чью-то голову возле своей.
Она протерла глаза кулачками и, схватив за волосы своего маленького соседа, принялась его трясти.
Бедный Тотор был разбужен самыми причудливыми пытками и мучениями — шаловливые пальчики щекотали ему шею, хватали за нос.
Изумленно посмотрев вокруг, он подумал, что сон его все еще продолжается.
Над ними раздавались чьи-то шаги.
На набережную с глухим грохотом выгружали доски.
Мадемуазель Клару это, казалось, заинтересовало.
Подняв пальчик, она показала приятелю на потолок жестом, который обозначал:
«Что бы это могло быть?»
Начиналась выгрузка. Дюбак, столяр из Ла-Вилетт, приехал в шесть часов с лошадью и тележкой, и папаша Луво с совершенно несвойственным ему усердием сейчас же принялся за работу.
Добряк не смыкал глаз всю ночь, думая, что ему придется отвести обратно к комиссару иззябшего и голодного ребенка.
Он готовился выдержать утром новую бурю, но, по — видимому, голова мамаши Луво была занята чем-то другим и она не заговаривала с ним о Викторе.
Франсуа надеялся выиграть время, отдалив момент объяснения.
Он хотел только, чтобы о нем забыли, старался не попадаться на глаза жене и работал не покладая рук, боясь, как бы мамаша Луво, увидев его праздным, не крикнула ему:
— Эй, ты там! Коли ты ничего не делаешь, отведи — ка малыша туда, откуда ты его взял!
И он работал.
Груды досок заметно уменьшались.
Дюбак уже три раза съездил туда и обратно, и мамаша Луво, стоя на мостике с грудным ребенком на руках, едва успевала подсчитывать выгружаемые доски.
От большого усердия Франсуа выбирал доски длинные, как мачты, толстые, как стены.
Если доска оказывалась слишком тяжелой, Луво призывал на помощь Экипажа.
Экипаж — матрос с деревянной ногой — составлял всю команду «Прекрасной нивернезки».
Его подобрали из милости и держали по привычке.
Инвалид опирался на деревяшку и с трудом поднимал доску, а Луво, сгибаясь под тяжестью ноши так, что пояс на нем чуть не лопался, медленно спускался по трапу.
Ну, можно ли отвлекать такого занятого человека?
Мамаша Луво об этом и не помышляла.
Она расхаживала по мостику, всецело занятая Мимилем, которого она кормила грудью.
Вечная жажда у этого Мимиля!
Как у папаши.
Папаша Луво выпить не прочь! Но уж, конечно, не сегодня.
Работа началась с раннего утра, но о белом вине не было и речи. Не было даже и мысли о том, чтобы передохнуть, вытереть вспотевший лоб, чокнуться с приятелем возле стойки.
Даже когда Дюбак предложил ему выпить стаканчик, Франсуа сделал над собой героическое усилие.
— После, время терпит.
Отказаться от стаканчика!
Хозяйка ничего не понимала — уж не подменили ли ей Луво?
Клару, очевидно, тоже подменили, — вот уже одиннадцать часов, а девочка, которую обыкновенно никак не удержишь в кровати, сегодня и не думает вставать.
И мамаша Луво спешит в каюту — посмотреть, что там происходит.
Франсуа остается на палубе; у него опустились руки и перехватило дыхание, словно он ударился грудью о бревно.
Так и есть! Жена вспомнила о Викторе, она пошла за ним, и сейчас Луво придется идти к полицейскому комиссару…
Но нет, мамаша Луво появляется одна, она смеется и знаками подвывает к себе мужа.
— Пойди-ка посмотри, уж очень забавно!
Добряк не понимает, отчего это она вдруг так развеселилась; он идет за ней, как автомат, от волнения еле волоча ноги.
Оба малыша в одних рубашках сидят на краю кровати, спустив босые ножки.
Они завладели миской с супом, которую утром мать поставила возле них.
У них была одна ложка на двоих, и они ели по очереди, как птенчики в гнезде; Клара, которая всегда капризничала за едой, теперь, смеясь, подставляла ротик.
Конечно, крошки хлеба попали им и в глаза и в уши, но ничего не было ни разбито, ни опрокинуто; оба малыша от души веселились, и сердиться на них было невозможно.