— Ешь! — говорила она своему супругу.
— Надоело… будя! — потягиваясь, говорил тот.
— Чего ж тебе? Может, тебе чего сладкого либо моченого?
— Пожиже ба! С кислиной ба чего!..
— Ну и с кислиной. Вот об чем! Коли бы не было… А то ведь — скажи… Слава богу!
Говоря так, она любила порыться в своих сундуках, полюбоваться своим добром, переложить его с места на место, развесить все эти мундиры по заборам и посередь двора, ходила при этом близ них и утомленным голосом говорила слушателю:
— Куда человеку беспокойно, коли ежели денег у него много… Ах, как ему беспокойно!.. Только мученье через это… Ох, деньги, деньги!
Михаилу Иванычу было приятно полюбоваться этим торжеством заморенного человека, и он заезжал сюда отвести душу, хотя в сундуках Арины покоились его две рубашки и жилетка.
— Ну что, карга, — говорит он, входя к Арине: — как грабишь? Все ли аккуратно оболваниваешь?
Арина, одетая в ваточную кацавейку, подносит водку какому-то мужику и говорит, не обращая внимания на Михаила Иваныча:
— Кушай-кось, Иван Евсевич… На доброе здоровье, дай бог вам счастливо!
— Дай вам, господи! — говорит мужичок. — Коли ежели бог даст, укупим его у господ…
— Чего это? — вмешивается Михаил Иваныч.
— Дворец господский имеем намерение…
— Дворец!.. — жеманно и как бы недовольно говорит Арина. — Дворец господский укупают… словно бы диво какое.
— Важно, важно, брат! Тяни его! Вытягивай из чулка-то шерстяного, что утаил. Именно богатое дело!.. Вали!
— Хе-хе-хе! с мужиком мы тут, признаться… — хихикал лысенький Евсевич.
— Полезайте! — злобствует Михаил Иваныч. — Оченно превосходно! Вали в лаптях в хоромы, чего там? Утрафьте прямо с корытами да онучами… Чего-о? Именн-но! Хетектуру эту барскую — без внимания…
— Хетектура нам — тьфу!.. Что нам с простору-то? Простору в поле много…
— Что с него с простору? — тем же тоном присовокупляет Арина.
— Нам главная причина — железо! Мы из яво, дворца-то, железа одного надергаем — эво ли кольки!..
— Дергай, брат! Выхватывай его оттудова…
— А которая была эта хектура, камень, например, кирпич, редкостные!.. Кабаков мы из него наладим по тракту с полсотни… Верно так!
— Разбойничайте, чаво там! запрету не будет!
— Какой запрет? Мы дела свои в аккуратности, чтобы ни боже мой…
— Ну выкушайте! Дай бог вам! — заключает Арина.
При выпивании водки хитроватые глазки Ивана Евсеича зажмуриваются, вследствие чего все лицо его изображает агнца непорочного.
«Ишь, — думает Михаил Иваныч, глядя на нищенскую фигурку Евсеича: — узнай вот его!..»
По части торжества прижимки, исходящей уже из среды людей «простого звания», у Арины большая практика.
Не успел потешить Михаила Иваныча убогонький мужичок, как сама Арина выступает на сцену с рассказом, тоже приятным для Михаила Иваныча.
— И что это, я погляжу, — говорит она, улыбаясь и как-то изнемогая, — и сколько это теперича стало потехи над ихним братом.
— Ну, ну, ну! — торопит Михаил Иваныч.
— Даже ужас, сколько над ними потехи! Онамедни идет, шатается… «Я ополченец… возьмите в залог галстух… военный…» Смертушки мои, как погляжу на него!