— А что этот учитель, лучше ему?
— Да лучше, но он все ждет доктора. Впрочем, папа говорил, что у него сильный ушиб и простуда, а больше ничего.
Девушки перешли через кухню в Женину комнату.
— Ах, как у тебя здесь хорошо, Женни! — воскликнула, осматриваясь по сторонам, Лиза.
— Да, — я очень довольна.
— А я пока очень недовольна.
— У тебя хорошая комната.
— Да, хорошая, но неудобная, проходная.
— Папа! у нас новый гость, — крикнула неожиданно Гловацкая.
— Кто, мой друг?
— Отгадайте!
— Ну, как отгадаешь.
— Мой гость, собственно ко мне, а не к вам.
— Ну, теперь и поготово не отгадаю.
Женни открыла двери, и изумленным глазам старика предстала Лиза Бахарева.
— Лизанька! с кем вы, дитя мое?
— Одна.
— Нет, без шуток. Где Егор Николаевич?
— Дома с гостями, — отвечала, смеясь, Лиза.
— В самом деле вы одни?
— Ах, какой вы странный, Петр Лукич! Разумеется, одна, с казачком Гришей.
Лиза рассказала, как она приехала в город, и добавила, что она на минуточку, что ей нужно торопиться домой.
Смотритель взял Лизу за руки, ввел ее в залу и познакомил с своими гостями, причем гости ограничивались одним молчаливым, вежливым поклоном.
— Не хочешь ли чаю, покушать, Лиза? Съешь что-нибудь; ведь это я хозяйничаю.
— Ты! Ну, для тебя давай, буду есть.
Девушки взяли стулья и сели к столу.
— Как у вас весело, Петр Лукич! — заметила Лиза.
— Какое ж веселье, Лизанька? Так себе сошлись, — не утерпел на старости лет похвастаться товарищам дочкою. У вас в Мерев е, я думаю, гораздо веселее: своя семья большая, всегда есть гости.
— Да, это правда, а все у вас как-то, кажется, веселее выглядит.
— Это сегодня, а то мы все вдвоем с Женни сидели, и еще чаще она одна. Я, напротив, боюсь, что она у меня заскучает, журнал для нее выписал. Мои-то книги, думаю, ей не по вкусу придутся.
— У вас какие больше кнцги?
— Разный специальный хлам, а из русских только исторические.
— А у нас целый шкаф все какой-то допотопной французской беллетристики, читать невозможно.
— А я часто видал, что ваши сестрицы читают.
— Да, они читают, а мне это не нравится. Мы в институте доставали разные русские журналы и все читали, а здесь ничего нет. Вы какой журнал выписали для Женни?
— «Отечественные записки»*, — старый журнал и все один и тот же редактор, при котором покойный Белинский писал.
— Да, знаю. Мы всё доставали в институте: и «Отечественные записки», и «Современник»*, и «Русский вестник»*, и «Библиотеку»*, все, все журналы. Я просила папу выписать мне хоть один теперь, — мамаша не хочет.
— Отчего?
— Бог ее знает! Говорит, читай то, что читают сестры, а я этого читать не могу, не нравится мне.
— Женни будет с вами делиться своим журналом. А я вот буду просить Николая Степановича еще снабжать Женичку книгами из его библиотечки. У него много книг, и он может руководить Женичку, если она захочет заняться одним предметом. Сам я устарел уж, за хлопотами да дрязгами поотстал от современной науки, а Николаю Степановичу за дочку покланяюсь.
— Если только Евгения Петровна пожелает и позволит, я буду очень рад служить ей чем могу, — вежливо ответил Вязмитинов.
Женни поблагодарила.
— Как жаль, что и я не могу пользоваться вашими советами! — живо заметила Лиза.
— Отчего же?
— Я живу в деревне, а зимой, вероятно, уедем в губернский город.
— Приезжайте к нам почаще летом, Лизанька. Тут ведь рукой подать, и будете читать с Николаем Степановичем, — сказал Гловацкий.
— В самом деле, Лиза, приезжай почаще.
— Да, — хорошо, как можно будет, а не пустят, так буду сидеть. — Ах, боже мой! — сказала она, быстро вставая со стула, — я и забыла, что мне пора ехать.
— Побудь еще, Лиза, — просила Женни.
— Нет, милая, не могу, и не говори лучше. — А вы что читаете в училище? — спросила она Вязмитинова.
— Я преподаю историю и географию.
— Оба интересные предметы, а вы? — обратилась Лиза к Зарницыну.
— Я учитель математики.
— Фуй, какая ужасная наука. Я выше двойки никогда не получала.
— У вас, верно, был дурной учитель, — немножко рисуясь, сказал Зарницын.
— Нет, а впрочем, не знаю. Он кандидат, молодой, и некоторые у него хорошо учились. Вот Женни, например, она всегда высший балл брала. Она по всемпредметам высшие баллы брала. Вы знаете — она ведь у нас первая из целого выпуска, — а я первая с другого конца. Я терпеть не могу некоторых наук и особенно вашей математики. А вы естественных наук не знаете? Это, говорят, очень интересно.
— Да, но занятие естественными науками тоже требует знания математики.
— Будто! Ведь это для химиков или для других, а так для любителей, я думаю, можно и без этой скучной математики.
— Право, я не умею вам отвечать на это, но думаю, Что в известной мере возможно. Впрочем, вот у нас доктор знаток естественных наук.
— Ну, как не знаток, — проговорил доктор.
— Мне то же самое говорил о вас меревский учитель, — отнеслась к нему Лиза.
— Помада! Он того мнения, что я все на свете знаю и все могу сделать. Вы ему не верьте, когда дело касается меня, — я его сердечная слабость. Позвольте мне лучше осведомиться, в каком он положении?
— Ему лучше, и он, кажется, ждет вас с нетерпением.
— Что ж делать. Я только узнал о его несчастье и не могу тронуться к нему, ожидая с минуты на минуту непременного заседателя, с которым тотчас должен выехать.
— Будто вы сегодня едете? — спросил Гловацкий.
— А как же! Он сюда за мною должен заехать: ведь искусанные волком не ждут, а завтра к обеду назад и сейчас ехать с исправником. Вот вам и жизнь, и естественные, и всякие другие науки, — добавил он, глядя на Лизу. — Что и знал-то когда-нибудь, и то все успел семь раз позабыть.
— Какая странная должность!
— У нас все должности удивят вас, если найдете интерес в них всмотреться. Это еще не самая странная, самую странную занимает Юстин Помада. Он читает чистописание.
Все засмеялись.
— Право! Вы его самого расспросите о его обязанностях: он и сам то же самое вам скажет.
— Вот, Женни, фатальный наш приезд! Не успели показаться и чуть-чуть не стоили человеку жизни, — заметила Лиза.
— И еще какому человеку-то! Единственному, может быть, целому человеку на пять тысяч верст кругом.
— А вы, доктор, говорили, что лучший человек здесь мой папа, — проговорила, немножко краснея, Женни.
— Это между нами: я говорил, Петр Лукич солнце, а Помада везде антик. Петр Лукич все-таки чего-нибудь для себя желает, а тот, не сводя глаз, взирает на птицы небесные, как не жнут, не сеют, не собирают в житницы, а сыты и одеты. Я уж его пять лет сряду стараюсь испортить, да ни на один шаг в этом не подвинулся. Вы обратите на него внимание, Лизавета Егоровна, — это дорогой экземпляр, скоро таких уж ни за какие деньги нельзя будет видеть. Он стоит внимания и изучения не менее самого допотопного монстра. Право. Если любите натуру, в изучении которой не можем вам ничем помочь ни я, ни мои просвещенные друзья, сообществом которых мы здесь имеем удовольствие наслаждаться, то вот рассмотрите-ка, что такое под черепом у Юстина Помады. Говорю вам, это будет преинтересное занятие для вашей любознательности, далеко интереснейшее, чем то, о котором возвещает мне приближение вот этого проклятого колокольчика, которого, кажется, никто даже, кроме меня, и не слышит.
Из-за угла улицы действительно послышался колокольчик, и, прежде чем он замолк у ворот училища, доктор встал, пожал всем руки и, взяв фуражку, молча вышел за двери. Зарницын и Вязмитинов тоже стали прощаться.