И только отечественная литература подавала надежду на лучшее будущее. Эта позорная в политическом и социальном отношении эпоха была в то же время великой эпохой немецкой литературы. Около 1750 г. родились все великие умы Германии: поэты Гёте и Шиллер, философы Кант и Фихте, и не более двадцати лет спустя — последний великий немецкий метафизик{181} Гегель. Каждое из выдающихся произведений этой эпохи проникнуто духом вызова, возмущения против всего тогдашнего немецкого общества. Гёте написал «Гёца фон Берлихингена», где в драматической форме отдал дань уважения памяти мятежника. Шиллер написал «Разбойников», где воспел благородство молодого человека, открыто объявившего войну всему обществу. Но это были их юношеские произведения. С годами они утратили все свои надежды. Гёте ограничился только весьма острыми сатирами, а Шиллер впал бы в отчаяние, если бы не нашёл прибежища в науке, в частности в великой истории древней Греции и Рима. По этим двум можно судить о всех остальных. Даже лучшие и самые сильные умы немецкого народа потеряли всякую веру в будущее своей страны.
Но вдруг французская революция точно молния ударила в этот хаос, называемый Германией. Её влияние было огромно. Народ, слишком мало просвещённый, слишком скованный старинной привычкой подчиняться тирании, остался безучастным. Но вся буржуазия и лучшие представители дворянства в один голос радостно приветствовали Национальное собрание и народ Франции. Среди многочисленных немецких поэтов не было ни одного, кто бы не прославлял французского народа. Но это был энтузиазм на немецкий манер, он носил чисто метафизический характер и относился только к теориям французских революционеров. Но как только теории оказались отодвинутыми на второй план силой неоспоримых фактов; как только согласие французского двора и французского народа стало на практике невозможным, хотя в теории их союз был закреплён теоретической конституцией 1791 г., как только народ практически утвердил свой суверенитет «десятым августа»[150], и в особенности когда теорию окончательно заставили умолкнуть свержением жирондистов 31 мая 1793 г., — тогда этот энтузиазм Германии сменился фанатической ненавистью к революции. Разумеется, этот энтузиазм распространялся лишь на такие события, как ночь 4 августа 1789 г., когда дворянство отказалось от своих привилегий; но добрые немцы никогда не думали о том, что такие действия имеют на практике последствия, весьма отличные от тех выводов, которые могут делать благожелательные теоретики. Немцы никогда и не думали одобрять эти последствия, которые, как всем хорошо известно, были для многих, кого они коснулись, довольно серьёзны и довольно неприятны. Итак, все эти восторженные друзья революции становились теперь её самыми ярыми противниками и, получая от раболепной немецкой прессы, разумеется, самые извращённые сведения о Париже, предпочитали свою старую спокойную священную римскую навозную кучу грозной активности народа, который смело сбросил цепи рабства и кинул вызов всем деспотам, аристократам и попам.
Но дни Священной Римской империи были сочтены. Французские революционные армии вступили в самое сердце Германии, перенесли границу Франции на Рейн и проповедовали повсюду свободу и равенство. Они прогнали свору дворян, епископов и аббатов и всех тех мелких князей, которые в течение столь долгого времени играли в истории роль манекенов. Французские революционные армии расчищали почву так, как если бы они были переселенцами, продвигающимися в девственных лесах американского Дальнего Запада; допотопный лес «христианско-германского» общества исчезал при их победоносном появлении, подобно туману при восходе солнца. И когда энергичный Наполеон захватил дело революции в свои руки, когда он отождествил революцию с самим собой, — ту самую революцию, которая после 9 термидора 1794 г. была задушена алчной буржуазией, — когда он (демократия «об одной голове», как назвал его один французский автор) снова и снова обрушивал свои армии на Германию, «христианско-германское» общество было, наконец, уничтожено. Наполеон не был для Германии неограниченным деспотом, как утверждают его враги. Наполеон был в Германии представителем революции, он распространял её принципы, разрушал старое феодальное общество. Он, конечно, действовал деспотически, но даже наполовину не так деспотически, как могли бы действовать, и в самом деле действовали повсюду, где они появлялись, депутаты Конвента; наполовину не так деспотически, как имели обычай поступать те князья и дворяне, которых он пустил по миру. Режим террора, который сделал своё дело во Франции, Наполеон применил в других странах в форме войны, и этот «режим террора» в Германии был крайне необходим. Наполеон разрушил Священную Римскую империю и сократил в Германии число мелких государств путём образования более крупных. Он принёс с собой в завоёванные страны свой кодекс законов, который был бесконечно выше всех существовавших кодексов и в принципе признавал равенство. Он заставил немцев, которые до тех пор жили только частными интересами, направить свои силы на осуществление великих идей, на служение более высоким общественным интересам. Flo именно это и восстановило немцев против него. Он вызвал недовольство крестьян именно теми мерами, которые освободили их от гнёта феодализма, потому что он посягал на их предрассудки и их древние обычаи. Он вызвал недовольство буржуазии именно теми мерами, которые положили начало немецкой фабричной промышленности: запрещение всех английских товаров и война с Англией были причиной зарождения немецкой промышленности, но в то же самое время это вызвало сильное вздорожание кофе, сахара, курительного и нюхательного табака, и этого, конечно, было достаточно, чтобы вызвать негодование патриотических немецких лавочников. К тому же это не были люди, способные понять великие планы Наполеона. Они проклинали Наполеона за то, что он отнимал у них сыновей для войн, которые затевались на деньги английской аристократии и буржуазии; они прославляли как своих друзей именно те классы англичан, которые были действительными виновниками этих войн, которые наживались на этих войнах и которые не только во время, но и после войны обманывали немцев, служивших лишь орудием в их руках. Они проклинали Наполеона потому, что хотели и дальше прозябать, сохраняя свой старый, жалкий образ жизни, заботясь только о своих собственных мелких интересах, потому что знать ничего не хотели о великих идеях и общественных интересах. И, наконец, когда армия Наполеона была уничтожена в России, они воспользовались случаем, чтобы сбросить железное ярмо великого завоевателя.
150
Конституция 1791 г., принятая буржуазным Учредительным собранием, устанавливала во Франции конституционную монархию. Эта конституция была уничтожена народным восстанием 10 августа 1792 г., в результате которого королевская власть была свергнута. — 562.