Трактористы засмеялись.
— Почему — у меня?
— Да вот выбрали вас первым секретарем. Как оно? Тяжеленько?
— Тяжеленько.
— В подручных легче было ходить, конечно.
— С вашей помощью, думаю, справлюсь.
У деда — задир цилиндра, — сказал Шатохин.
— Как задир цилиндра?
— Да вот было у нас вчера вечером политзанятие, читали книгу «Экономические проблемы социализма в СССР». Так он как загнул! «А чего, говорит, с этими двумя собственностями канителиться? Переводи сразу всё на совхозы!»
— Ну-у? — Мартынов удивленно, с интересом поглядел на старика. — Чего это тебе, Андроныч, захотелось в совхоз?
— Не одному мне.
— Больше пока ни от кого не слыхал.
— А разве вы все слышите, что люди думают? Думают про себя и помалкивают.
— Может быть… Ну-ну, почему же — в совхоз?
— Так там лучше, товарищ Мартынов. Твердая зарплата. А в колхозе не знаешь наперед, что на трудодень получишь.
— Ну, положим, не во всех колхозах не знают наперед, что получат, — сказал Мартынов. — Где доход устоялся, знают, что меньше не будет, чем прошлые годы.
— А ты, дед, знаешь совхозские порядки? — спросил Григорьев-отец. — Работал в совхозе?
— О-о! — старик махнул рукой. — Где я только не работал! И в совхозе «Гигант» в Сальских степях работал, и на Каспийском море нефть добывал, и в Донбассе шахты откачивал. Помотался по белу свету.
— Чего ж вернулся сюда?
— На родину вернулся… Под конец жизни, должно быть, каждого человека на родину тянет.
— Обмер дед…
— Обмер?
— Да, один остался. Три сына погибли на фронте. Старуху давно похоронил. Дочка замужем в Саратове… Вот с ребятами коротаю время. Помогаю им. Имел дело с машинами, немного смыслю в технике. Разобрать там чего, почистить, на место прикрутить. Тут мой и дом — с ними…
— Деда бы можно уже и в рулевые зачислить, да по теории слабоват, экзамен не сдаст, — сказал Шатохин.
— И чего вы такие прилипчивые? — сердито оглядел старик тракториста. — Ежели чего скажешь не так, как написано, а от своего соображения, так уж — загнул! Задир цилиндра!.. Я им вот чего доказывал, Ларионыч. Повидал я на своем веку всяких начальников, и директоров, и председателей. В совхозе от плохого директора вреда народу все же меньше, чем в колхозе от плохого председателя. Там, что бы ни было, рабочий свою зарплату получит. Сделал столько-то — получай столько-то, иди в магазин, покупай за свои деньги хлеб, крупу, масло — чего тебе желательно. Задержала контора зарплату — на то суд есть, профсоюз, защита рабочему человеку. А в колхозе — что посеешь, то и пожнешь. Попадется в председатели какой-нибудь обалдуй, растяпа — он и хозяйство в разор введет и людей без хлеба оставит, да и не на один год.
— Действительно, загибаешь, Андроныч, — ответил Мартынов. — «От плохого директора меньше вреда, чем от плохого председателя». Это не решение вопроса. Надо, чтобы не было ни плохих директоров, ни плохих председателей!
— Тебе ж разъяснили, Андроныч, — вступил в разговор Юрчик Маслов, — что колхозная собственность есть социалистическая собственность. Нельзя ее отбирать у колхозов, как отбирали фабрики и заводы у капиталистов.
— Это ты об этой самой про… привации?
— Об экспроприации.
— А может быть, нам не жалко с этой собственностью расстаться? Ежели нам самим не жалко отдать ее государству — чего ж сомневаться?
— Тебе не жалко, а другим, может, жалко.
— Не равняй всех по своему сознанию.
— Да переболело уже у всех! Много воды утекло! Не бегает нынче мужик на колхозную конюшню погладить свою бывшую кобылу. Он уже и забыл, что вносил в колхоз, уже и кости той кобылы сгнили!
Дед спорил горячо, но подкреплял свои философско-экономические изыскания лишь собственным житейским опытом.
— Или, может, Ларионыч, — повернулся он к Мартынову, — правительство наше опасается, что хлеборобу не по нутру звание «рабочий»? А? Так что ж тут такого страшного? Жил я, скажу тебе, и по гудку. Загудел — вставай, собирайся на работу, загудел еще — перерыв, отдохни, позавтракай, еще раз загудел — шабаш, по домам! Что — гудок? Хорошо! Дисциплина, порядок! Трудовому человеку гудок все одно что старому солдату музыка перед сражением — дух поднимает! А для лодыря опять же подхлест! Ларионыч! Слышь! Вот мужик-единоличник гудка боялся, как черт ладана. Без гудка, мол, вольготнее, развязнее, сам себе хозяин. А разве у него дома не было своего гудка? Ежели он в страду проспал да вышел из хаты, а солнышко уже в дуба, — что соседи скажут про такого хлебороба? Засмеют! На всю округу ославят такого работничка. А жинка кочергой по спине потянет — то не гудок? Ого, еще какой! А не посеял, не скосил вовремя — чего возьмешь в левую руку? Детишки, старики на печи сидят, все просят хлеба! Это тебе что — не гудок?