Шубин. Это вы с ним девушку не поделили?
Андрей. С ним. Но за девушку он никак не может на меня обижаться. Она же не вышла за меня… О ребенке еще раз говорю: не бросал я нигде никаких детей. Это уж он просто из пальца высосал. Решил — гадить так гадить. Я дам адрес этой девушки, напишите ей. Она уже замужем. Не я виноват, что она не захотела со мной регистрироваться, не поехала в село. Она хоть и немножко такая, легкомысленная, но совесть у нее есть, напишет вам правду, врать не будет.
Пауза. Андрей сел.
Коммунист. Да… Такие-то дела…
Лошаков (поднимает руку). Разрешите, товарищ Соловьев? (Встает.) Для меня это все новость — письмо, исключение из института, брошенные дети. Меня перед собранием никто об этом не информировал. Пусть не все было так, как объяснил нам сейчас товарищ Глебов, но в данный момент нам не представляется возможность проверить его утверждения. Это нужно было раньше сделать, товарищ Соловьев, такую проверочку! Написать в институт, в Каменевскую МТС, той девушке или женщине, о которой здесь говорилось, а потом уж выносить все на широкое обсуждение. Ну ладно, оставим это пока. Меня удивляет, почему товарищ Глебов ни слова не сказал о самом главном?
Андрей. А что самое главное?
Лошаков (развернув газету, указывает на свою статью). Вот. Ваша агитация против МТС. Об этом пишет областная газета. Не обращайте внимания на подпись. Тут могла бы стоять подпись и не «Лошаков», а, скажем, «Сидоров» или «Иванов». Пока статья или заметка только написана, она является личным достоянием автора, выражает только его личное мнение. Но с той минуты, как она напечатана в газете, это уже слово органа областного комитета партии. Что вы на это ответите?
Коммунист. Да что ему об этом говорить! Он написал объяснение, мы его все читали, и вашу статью, товарищ Лошаков, мы читали. Что двадцать раз об одном и том же! Давайте прямо обсуждать!
Лошаков. Правильно. Давайте обсуждать. (Сел.)
Соловьев. Кто хочет взять слово?
Длинная, очень длинная пауза. Кто-то закашлялся, кто-то вытащил папиросы, ищет по карманам спички, кто-то пересел с места на место, кто-то налил в стакан воды из графина, но не пьет.
Кому дать слово?.. Никто не хочет?.. Так что, перерыв, что ли, объявить?..
Степан Романович. Можно, Виктор Петрович? (Встает.) Я хочу сказать о нашем главном инженере, о товарище Глебове… Я на тракторах работаю уже двадцать пятый год, ну, если фронт откинуть, три года, значит, двадцать второй. Не могу сказать, чтобы мне, как старому практику, очень уж помогал наш главный инженер.
Коммунист с удивлением взглянул на Степана Романовича, громко крякнул.
Да, да! Такого не было, чтоб какая-то там техническая причина, и вот товарищ Глебов пришел, указал мне на мою ошибку, и я понял, что вот этого я, старый тракторист, до сих пор не знал. Как он учился в институте, силен ли он по теории, не знаю, но практики у него маловато. Был даже случай, когда они с Михаилом Кравченко полдня с новым дизелем возились, не могли его запустить, а я видел, в чем там дело, но не могу же я подрывать авторитет главного инженера перед трактористами. Я отвел его в сторонку и шепнул: загляни вон туда. И он пошел, сделал это, и сразу запустили мотор. Как инженер, он еще, конечно, слабоват… Ну ладно, что ж. Раз прислали нам молодого инженера, будем работать с молодым. Но я вот скажу, как товарищ Глебов к делу относится. Очень хорошо относится! И к делу своему и к людям. Были мы на ремонте — не вылезал из мастерской, вместе с нами с начала и до конца. Не из тех начальников, что даст команду и пошел или что боятся руки об грязное железо запачкать. Опять же, придет на поле — и в вагончике с нами заночует, а не то и под копной, и книжку ребятам прочитает, и поговорит с ними, пошутит. Душевный парень, простой. И еще скажу. Вот я пожилой человек, он мой начальник. Ни разу мне не «тыкнул», всегда: Степан Романович, вы. Это тоже приятно — вот такое отношение. Не зазнается. В общем, мое мнение: главный инженер у нас на месте, свою должность оправдывает. (Сел.)
Коммунист. Разрешите, товарищ Соловьев? (Встает.) Что ты, Степан Романович, тут сморозил: главный инженер он не очень знающий, слабый инженер. Да ведь он всего год как из института! Разве большие специалисты так сразу ими и родятся? А ты сам сразу, что ли, стал таким передовым бригадиром? Не вместе ли мы с тобой на курсах учились? Не варил ты в радиаторе картошку? Помнишь, как я тебя застукал на этом деле, а ты говоришь: «Ну что ж такого, не пропаду, туда керосин не проходит». Изучил уже технику, узнал, что в радиатор керосин не попадает! Да не о тебе, говорю, печаль, твоему луженому брюху, может, и от керосина ничего не станется, так соты, трубочки забьет картошкой разваренной! Так же и я всякие штуки откалывал. Однажды так подтянул подшипники, что как дал хорошие обороты, так сразу все четыре шатунных и сгорели!.. Специалисты были! А сейчас вот уже ничего, кой-чего смыслим… Неопытность, молодость, Степан Романович, — это не грех. Этого недостатка в человеке с каждым днем убывает. (Сел.)