Это время Шкиде особенно памятно. Ежедневно Слаенов задавал пиры в четвертом отделении, откармливая свою гвардию.
В угаре безудержного рвачества росло его могущество. Шкида стонала, голодная, а ослепленные обжорством старшеклассники не обращали на это никакого внимания.
Каждый день полшколы отдавало хлеб маленькому жирному пауку, а тот выменивал хлеб на деньги, колбасу, масло, конфеты.
Для этого он держал целую армию агентов.
Из-за голода в Шкиде начало развиваться новое занятие – «услужение».
Первыми «услужающими» оказались Кузя и Коренев. За кусочек хлеба эти вечно голодные ребята готовы были сделать все, что им прикажут. И Слаенов приказывал.
Он уже ничего не делал сам. Если его посылали пилить дрова, он тотчас же находил заместителя за плату: давал кусок хлеба – и тот исполнял за него работу. Так было во всем.
Скоро все четвертое отделение перешло на положение тунеядцев-буржуев.
Все работы за них выполняли младшие, а оплачивал эту работу Слаенов.
Вечером, когда Слаенов приходил в четвертое отделение, Японец, вскакивая с места, кричал:
– Преклоните колени, шествует его величество хлебный король!
– Ура, ура, ура! – подхватывал класс.
Слаенов улыбался, раскланивался и делал знак сопровождающему его Кузе. Кузя поспешно доставал из кармана принесенные закуски и расставлял все на парте.
– Виват хлебному королю! – орал Японец. – Да будет благословенна жратва вечерняя! Сдвигайте столы, дабы воздать должное питиям и яствам повелителя нашего!
Мгновенно на сдвинутых партах вырастали горы конфет, пирожные, сгущенное молоко, колбаса, ветчина, сахарин.
Шум и гам поднимались необыкновенные. Начиналась всамделишная «жратва вечерняя». С набитыми ртами, размахивая толстыми, двухэтажными бутербродами, старшие наперебой восхваляли Слаенова.
– Бог! Божок! – надрывался Японец, хлопая Слаенова по жирному плечу. – Божок наш! Телец златой, румяненький, толстенький!
И, припадая на одно колено, под общий исступленный хохот протягивал Слаенову огрызок сосиски и умолял:
– Повелитель! Благослови трапезу.
Слаенов хмыкал, улыбался и, хитро поглядывая быстрыми глазками, благословлял – мелко крестил сосиску.
– Ай черт! – в восторге взвизгивал Цыган. – Славу ему пропеть!
– Носилки королю! На руках нести короля!
Слаенова подхватывали на руки присутствовавшие тут же младшие и носили его по классу, а старшие, подняв швабры – опахала – над головой ростовщика, ходили за ним и ревели дикими голосами:
Церемония заканчивалась торжественным возложением венка, который наскоро скручивали из бумаги.
Доедая последний кусок пирожного, Японец, произносил благодарственную речь.
…Однажды во время очередного пиршества Слаенов особенно разошелся.
Ели, кричали, пели славу. А у дверей толпилась кучка голодных должников.
Слаенов опьянел от восхвалений.
– Я всех могу накормить, – кричал он. – У меня хватит!
Вдруг взгляд его упал на Кузю, уныло стоявшего в углу. Слаенова осенило.
– Кузя! – заревел он. – Иди сюда, Кузя!
Кузя подошел.
– Становись на колени!
Кузя вздрогнул, на минуту смешался; что-то похожее на гордость заговорило в нем. Но Слаенов настаивал.
– На колени. Слышишь? Накормлю пирожными.
И Кузя стал, тяжело нагнулся, будто сломался, и низко опустил голову, пряча от товарищей глаза. Лицо Слаенова расплылось в довольную улыбку.
– На, Кузя, шамай. Мне не жалко, – сказал он, швыряя коленопреклоненному Кузе кусок пирожного. Внезапно новая блестящая мысль пришла ему в голову.
– Эй, ребята! Слушайте! – Он вскочил на парту и, когда все утихли, заговорил: – Кузя будет мой раб! Слышишь, Кузя? Ты – мой раб. Я – твой господин. Ты будешь на меня работать, а я буду тебя кормить. Встань, раб, и возьми сосиску.
Побледневший Кузя покорно поднялся и, взяв подачку, отошел в угол. На минуту в классе возникла неловкая тишина. Японца передернуло от унизительного зрелища. То же почувствовали Громоносцев и Воробей, а Мамочка открыто возмутился:
– Ну и сволочь же ты, Слаенов.
Слаенов опешил, почувствовал, что зарвался, но уже у следующее мгновение оправился и громко запел, стараясь заглушить ворчание Мамочки.
Рабство с легкой руки Слаенова привилось, и прежде всего обзавелись рабами за счет ростовщика четвертоотделенцы. Все они чувствовали, что поступают нехорошо, но каждый про себя старался смягчить свою вину, сваливая на другого.