– Вот вам и конституция! – съязвил за спиной Викниксора Японец.
Но его не слушали.
– Ай да Витя! Ну и молодец! – восхищался Янкель, чувствуя, что пост кухонного старосты принесет ему немало приятного.
– Да-с, здорово.
– Теперь мы равноправные граждане.
– Эй, посторонитесь, гражданин Викниксор!.. Гррражданин шкидец идет, – не унимался Японец.
Новый закон Викниксора обсуждали везде.
В спальне, в уборной, в классах.
Бедный дядя Сережа безуспешно пытался угомонить и загнать в спальню своих возбужденных питомцев.
Шкидцы радовались.
Только один Еонин с видом глубоко обиженного, непризнанного пророка презрительно выкрикивал фразы, полные желчи и досады:
– Эх вы! Дураки! Растаяли! Вам дали парламент, но вы получили и каторгу.
Он намекал на старост и изолятор.
– Чего ты ноешь? – возмущались товарищи, однако Японец не переставал. Он закидывал руки вверх и трагически восклицал:
– Народ! О великий шкидский народ! Ты ослеп. Тебя околдовали. Заклинаю тебя, Шкида, не верь словам Викниксора, ибо кто-кто, а он всегда надуть может.
Не было случая, чтобы Еонин поддержал новую идею Викниксора, и всегда в его лице педагоги встречали ярого противника. Но если прежде за ним шло большинство, то теперь его мало кто слушал. Получившие конституцию шкидцы чувствовали себя именинниками.
Великий ростовщик
Паучок. – Клуб со стульчаком. – Четыре сбоку, ваших ист. – Шкида в рабстве. – Оппозиция. – Птички. – Савушкин дебош. – Смерть хлебному королю!
Слаенов был маленький, кругленький шкет. Весь какой-то сдобный, лоснящийся. Даже улыбался он как-то сладко, аппетитно. Больше всего он был похож на сытого, довольного паучка.
Откуда пришел Слаенов в Шкиду, никто даже не полюбопытствовал узнать, да и пришел-то он как-то по-паучьи. Вполз тихонько, осторожненько, и никто его не заметил.
Пришел Слаенов во время обеда, сел на скамейку за стол и стал обнюхиваться. Оглядел соседей и вступил в разговор.
– А что? У вас плохо кормят?
– Плохо. Одной картошкой живем.
– Здорово! И больше ничего?
– А тебе чего же еще надо? Котлеток? Хорошо, что картошка есть. Это, брат, случайно запаслись. В других школах и того хуже.
Слаенов подумал и притих.
Дежурный с важностью внес на деревянном щите хлеб. За ним вошел, солидно помахивая ключом, староста Янкель. Он уже две недели исправно работал на новом посту и вполне освоился со своими обязанностями.
– Опять по осьмухе дают! – тоскливо процедил Савушка, вечно голодный, озлобленный новичок из второго отделения, но осекся под укоризненным взглядом халдея Сашкеца.
Однако настроение подавленности передалось и двум соседям Савушки, таким же нытикам, как и он сам. Кузя и Коренев вечно ходили озабоченные приисканием пищи, и это сблизило их. Они стали сламщиками. Слаенов приглядывался к тройке скулящих, но сам деликатно молчал. Новичку еще не подобало вмешиваться в семейные разговоры шкидцев.
Янкель обошел два стола, презрительно швыряя «пайки» шкидцам и удивляясь в душе, как это можно так жадно смотреть на хлеб. Сам Янкель чувствовал полное равнодушие к черствому ломтю, возможно потому, что у него на кухне, в столе, лежала солидная краюха в два фунта, оставшаяся от развешивания.
– Янкель, дай горбушку, – жалобно заскулил Кузя.
– Поди к черту, – обрезал его Черных.
Горбушки лежали отдельно, для старшего класса. Розданные пайки исчезали моментально. Только Слаенов не ел своего хлеба. Он равнодушно отложил его в сторону и лениво похлебывал суп.
– Ты что же хлеб-то не ешь? – спросил его Кузя, с жадностью поглядывая на соблазнительную осьмушку.
– Неохота, – так же равнодушно ответил Слаенов.
– Дай мне. Я съем, – оживился Кузя.
Но Слаенов уже прятал хлеб в карман.
– Я его сам на уроке заверну.
Кузя надулся и замолчал.
Когда все именуемое супом было съедено, принесли второе.
Это была жареная картошка.
Липкий, слащавый запах разнесся по столовой. Шкидцы понюхали воздух и приуныли.
– Опять с тюленьим жиром!
– Да скоро ли он кончится? В глотку уже не лезет!
Однако трудно проглотить только первую картофелину. Потом вкус «тюленя» притупляется и едят картошку уже без отвращения, стараясь как можно плотное набить животы.
Этот тюлений жир был гордостью Викниксора, и, когда ребята возмущались, он начинал поучать: