— Ничего не понял!
— Ну, тогда не обойдется без драки!
— Драться? Из-за чего? Похоже, что ты выпил сегодня…
Но Птаха с недвусмысленным намерением вынул руку из кармана.
— Ты что придуриваешься? Думаешь, ваша власть теперь, так ваньку ломать можно? Плевать я хотел на все это! А вот начну штукатурить, тогда узнаешь, как с хохлами связываться. И приказ тебе не поможет! — угрожающе произнес Андрий.
— Брось, Андрий! Какая власть? Какой приказ? Если тебе уж так охота подраться, поищи себе кого-нибудь другого, — ответил Раймонд, которому стало надоедать поведение Андрия.
— Что, законтрапарил? Знает кошка, чье мясо съела! Все вы, полячишки, на один манер: сверху шелк, а в брюхе щелк! Привыкли ездить на хохлах, как на ослах.
Раймонд шагнул к нему. С трудом сдерживая себя, тихо проговорил:
— Если бы ты не был пьян, то я за такие слова поломал бы тебе ребра… Пристал, как злая собака! А я тебя еще за порядочного парня считал… За что ты весь польский народ оскорбляешь? Какой на мне шелк? На чьей я спине езжу? Эх ты, бревно!
Неизвестно, чем бы окончился этот разговор, если бы звонкий девичий голос не позвал снизу:
— Андри-и-й!
Оба оглянулись. Внизу, у домика, на цементированной площадке водяной камеры стояла Олеся. Птаха несколько секунд постоял в нерешительности. Затем, вновь сдвинув шапчонку на макушку, стал спускаться. Отойдя несколько шагов, он остановился и, глядя не на Раймонда, а куда-то в сторону, сказал:
— А ты все же высматривай себе в другом месте. А то хотя ты парень и свой, а морду набью, понял?
Олеся нетерпеливо ждала, когда Аидрий подойдет к ней. Даже сюда, в яр, заглядывал бродяга-ветер, студеный и сухой. Олесе приходилось бороться с ним, спасая свою юбку от его нескромных рук.
Теплый вязаный свитер плотно облегал ее грудь и плечи. Ей шел семнадцатый год. Это была черноокая смуглянка, жизнерадостная и порывистая.
Женственная застенчивость и задор переплетались во всех ее движениях. И это противоречие особенно привлекало к ней.
Стройная, как горная козочка, она знала о своей обаятельности. Уже проснувшаяся в ней женщина подсказывала ей самые красивые движения и ту неуловимую форму кокетства, к которой, сама того не зная, она прибегала из желания нравиться.
— Ты о чем с ним говорил? — в упор спросила она Андрия, не дав ему даже поздороваться.
— Так… о родственничках… Евойный папаша и моя бабушка — двоюродные знакомые… А ты что, с ним в гляделки играешь? Чего же на холоде, в хату не зовешь? Я хотел ему нагнать жару, да ты…
Андрий внезапно смолк. В сощуренных глазах девушки было столько холода, что ему стало не по себе.
— А еще что?
В этом вопросе Птаха уловил нескрываемую угрозу. Коса нашла на камень. Андрий не желал размолвки — не для этого он шел сюда. Но встреча с Раймондом и допрос Олеси, такой неприветливой и даже злой, испортили все.
— Еще что? — Олеся стукнула каблучком о бетон.
— Еще я сказал ему, чтобы он проваливал отсюда к чертовой бабушке, поняла?
Андрий решил, что день все равно испорчен, и шел напролом. Налетевший ветер настиг Олесю врасплох. Она яростно ударила рукой по взметнувшейся юбке. Андрий скромно опустил глаза.
— Какой осел! Какой осел! Что теперь человек подумает? — шептала она.
Андрий с огорчением увидел в ее глазах слезинки.
— Ну, пускай я осел, но зачем же ты плачешь? Я ж тебе ничего такого…
— Я плачу? Не хватало, чтобы я перед каждым мальчишкой еще плакала! Ветер глаза режет, а он… Тоже ухажер! Соплей к земле примерзает, а туда же… Скажи ты мне, какого ты черта сюда ходишь? Сколько раз говорила, что видеть тебя не хочу!
— Я что-то этого не слыхал.
— Уйди с глаз, противный.
Олеся отвернулась. Андрий не знал, как помириться с ней. Он чутьем понял, что Раймонд пришел сюда не на свиданье. Олеся тогда вела бы себя иначе.
— Закурить с горя, что ли? — грустно сказал он и полез в карман за табаком. Пальцы наткнулись на сложенную бумагу. Он вынул ее, развернул и еще раз прочел: «Приказ командующего вооруженными силами государства Польского на Волыни…»
— Ты не знаешь, Олеся, твой батька читал эту штуковину? Что он делает? Может, мне к нему пойти, раз тебе не по душе пришелся?
— К отцу нельзя — у него гости. Дай сюда! — Олеся взяла из его рук листок.
Приказ был напечатан по-польски и по-русски. Быстро просмотрев его, Олеся повернулась к Андрию:
— Не ходи за мной, я сейчас вернусь… — И побежала к дому.
Андрий повеселел. Дела, видимо, поправлялись. Повернувшись спиной к ветру, он на радостях стал крутить огромную цигарку.
В комнате напряженно слушали. Раевский медленно и раздельно читал:
— «Параграф первый. Волею польского народа с сегодняшнего дня вся власть в крае принадлежит штабу легионеров».
— Видали? Залез на Украину и командует именем польского народа! — возбужденно крикнул Остап Щабель, чернобровый красавец, молотобоец из депо.
— Интересно их спросить, когда они у польского народа спрашивались? — порывисто поднялся стройный Метельский, и в глазах его полыхнула ярость.
— «Параграф второй. Объявляю в городе осадное положение. Хождение по улицам после семи часов запрещается под страхом расстрела.
Параграф третий. Запрещаются всякие собрания, сходки, сборища без моего на то разрешения. Лиц, уличенных в агитации против командования и вновь организованной власти, приказываю расстреливать на месте».
— Ого!
— Сразу видать волчью хватку!
— Ничего себе «власть польского народа»!
— А этого самого польского народа боятся как черта!
— «Параграф четвертый. Предупреждаю, что каждый насильственный захват кем-либо личных владений граждан Польского государства или их имущества будет считаться грабежом, и с захватчиками будет поступлено, как с бандитами».
— Ага! Вот с этого бы и начинали!
— Народа что-то не видать, а вот помещичий арапник налицо, — прогудел Чобот.
— Про землю еще помалкивают, чтоб народ не бунтовать. Время терпит зима… — сказал Воробейко.
— А владения что, по-твоему? — обернулся к нему Щабель.
— Продолжаю читать:
— «Параграф пятый. Объявляю набор добровольцев-поляков во вновь формируемые части. Каждый доброволец полудает полное содержание, обмундирование и пятьдесят марок жалованья в месяц».
— А дальше что там? — не терпелось Ковалло.
— Дальше? «Командование будет вести беспощадную борьбу с большевиками, как с самыми опасными врагами государства Польского. Уличенных в принадлежности к большевистской партии приказываю немедленно предавать военно-полевому суду с разбором дела в двадцать четыре часа».
— Это уж для нас специально!
— У них недолго наживешь на белом свете!
Чобот свирепо забрался всей пятерней в свои густые волосы.
— Кто это у них такой скорый? — спросил он. Раевский посмотрел на подпись.
— Полковник Могельницкий.
На минуту в комнате стало тихо. Раевский положил приказ на стол.
— Я думаю, товарищи, что теперь все ясно?
Чобот угрюмо сопел, засмотревшись в окно. Раевский обвел взглядом всех пятерых и не нашел ни страха, ни растерянности в их глазах. «Хороший подобрался народ».
Серьезные рабочие лица. Немножко угрюмые. Щабель не по летам суров. Воробейко о чем-то грустно задумался. Щабель и Воробейко не знали, что Ковалло, Чобот и доктор Метельский являются членами ревкома. Для них только один Раевский был его представителем.
Раевский подошел к хозяину.
— Надо послать ребят в город проведать, что и как. Пусть Раймонд с твоей дочкой сходят.
— Добре, сейчас скажу.
— Теперь мы поговорим о том, что нам нужно делать, — предложил Раевский.
Олеся подбежала к Птахе.
— Идем, противный, в город! Погуляем, поглядим, что там делается.
Когда шли в гору, она сказала решительно: