Традицию вставать к общему завтраку из-за заседания суда Михаил нарушать не стал, хотя рассвет Михаил и встретил в злобном состоянии, потому что не выспался. Всю ночь ветер налетал сильными порывами, с дождём. Откроешь окно — холодно, закроешь — душно. Отопление в доме они ещё не запускали, а с регулировкой климатических амулетов спросонья Михаил ночью не разобрался. Ближе к рассвету вообще на траву, деревья и постройки легла изморозь, ветер усилился так, что облака резво неслись по воздуху — вроде только-только облако над головой, а уже через минуту сбежало за горизонт. Пока Михаил бежал от крыльца до машины — замёрз, и даже в тёплом салоне по дороге получилось отогреться с трудом.
У дверей здания суда, несмотря на холод, собралась довольно большая толпа репортёров. Причём Михаил обратил внимание, как они украдкой смотрят на коллег: ага, и эти здесь, значит, не просто так я получил инсайд, и он верен. Оставалось лишь восхититься профессионализмом Энрикета и связями Ругимова. Стоило из первой машины показаться Землячкину и его адвокату, как тут же замелькали вспышки фотокамер. Некоторые особо догадливые сообразили щёлкнуть и Михаила, который вышел из следующего авто. Дальше Землячкин и адвокат зашли. Репортёры двинулись следом, но их остановили приставы:
— Нельзя, не положено.
— На каком основании? — тут же вмешался Михаил.
Старший пристав грозно посмотрел на непонятного парня и высокомерно сказал:
— Посторонние не имеют права присутствовать на процессе.
— На основании чего?
— Так приказано.
— Я глава рода Тёмниковых. Покажите мне приказ, на основании которого я не имею права присутствовать на открытом судебном процессе.
— А… это, простите, ваше благородие, — тут же смутился пристав. — Проходите.
— То есть вы пропускаете меня на основании того, что я дворянин, а остальных — нет, поэтому их можно не пускать? Покажите приказ, по которому вы нарушаете законы Империи. Перед имперским судом равны что дворянин, что простолюдин. Суд Российской империи руководствуется исключительно законами, которые утверждают Земской собор, Боярская дума и император. Или вы настаиваете, что у вас не так? Вы готовы пропустить меня, но не желаете пропустить остальных граждан Империи и иностранных подданных? На основании чего?
Приставы растерянно опустили руки, взгляд забегал. Они явно получили категорический приказ не пускать журналистов. Но если не пустить их, а разрешить одному Михаилу — приставы первые загремят на каторгу за демонстративный плевок в Имперский свод законов, не зря журналисты уже торопливо фотографируют и чего-то строчат в блокноты и надиктовывают в местные аналоги диктофонов. Не пускать ещё и целого главу дворянского рода — те же яйца, только в профиль, то же нарушение закона, а прилетит уже от разозлённого дворянина. Решив не соваться в разборки сильных мира сего, старший пристав жестом приказал своим подчинённым сдвинуться:
— Проходите.
Репортёры немедленно хлынули в здание и в зал суда. Судья и прокурор встретили их настолько кислыми лицами, что акулы пера злорадно посмеивались все как один. Они тоже прекрасно всё поняли, а отсюда были уже заранее настроены против обвинения. Дальше роль Михаила была исчерпана, оставалось наслаждаться в качестве простого зрителя. Сафиуллин же блистал. Во всех смыслах пришёл его звёздный час, процесс, способный прославить на всю страну. И он своим шансом воспользовался. Вызов свидетелей, требования предоставить немедленно те или иные документы — под фотовспышками камер тянуть процесс, чтобы документы успели вывезти или уничтожить, судья не рискнул. Тем более Сафиуллин называл конкретный документ и где тот лежит. Система связи и работа полиции в Российской империи была на высоте, вдобавок имелся магический аналог факса — поэтому заверенное дежурным следователем изображение документа появлялось в суде максимум в течение получаса, но обычно быстрее.
Вишенкой на торте стал разбор стенограммы прошлого заседания в свете новых представленных фактов и доказательств. Прокурор и судья явно не раз прокляли то, что стенограмма зафиксировала каждое их слово, и теперь с новыми документами и свидетелями Сафиуллин не стесняясь доказывал попытку «нарисовать» фальшивое обвинение. Землячкин же со всех сторон выходил героем и праведником, который был готов пожертвовать собой, но спасти тысячи людей от гибели. На взгляд Михаила, с героизмом получалось излишне слащаво и пафосно, но он тут же себе сказал — это говорит привычка к американским фильмам с их кинотрадицией «герой-одиночка против системы». Здесь не имелось ни Голливуда, ни голливудских фильмов, потому журналистам всё зашло на ура.