— Да я и так тебе верю — чего ж мне у Трофима спрашивать!
И пошел своей дорогой.
Анюта немножко постояла, подумала… Девчонки на реке… А потом хотели на косогор идти — говорят, там на припеке уже ягоды показались…
Но, подумав, она все-таки повернула на луг, где паслись козы и одиноко страдал Трофим.
«Конечно, справля-яю… — повторяла она сама себе. — А что ж? Обманываю? Конечно, справля-яю…»
Голые, омытые соком бревна лежали под солнцем. Они были светлые и желтые, как мед. Прозрачная смола стекала по свежим срезам.
Вечером, когда плотников уже не было на усадьбе, Женька и Ромашка вкатили одно бревно на кучку кирпичей и устроили качели. Бревно было длинное, почти все ребятишки уселись. Ну и радость у них была, ну и веселье! Такого крику и смеху давно уже не слышало село Городище.
А потом девочки придумали свою игру. Из чурок и щепок строили дворы, загоны, шалаши. Куклы из тряпок жили в шалашах. Квадратные чурочки изображали лошадей и коров. Девочки выгоняли свое стадо на лужок, рвали для стада траву, водили поить на пруд, а потом ставили в стойла. В эту игру можно было играть целый день.
Еще один человек пришел с фронта. Только этот человек не радость и не веселье принес с собою. Он принес с собой свое большое несчастье, понуренную голову и раньше времени поседевшие виски.
Неожиданно днем пришла из района подвода и остановилась среди деревни. С телеги слезла чужая женщина в белой больничной косынке. А потом слез солдат. Он слезал осторожно, на ощупь, хватаясь за руку женщины. Откуда-то быстро собрался народ.
— Кто?
— Кто приехал?
Солдат остановился, поднял голову, глядя куда-то поверх голов, и все увидели, что лицо у него в синих точках ожогов и что он слепой.
Все молчали — догадывались, узнавали.
Вдруг Трофим крикнул:
— Папка!
Солдат вздрогнул, протянул руки в сторону Трофима:
— Сынок!
И сразу зашумели, заговорили бабы. Крикнула и замолкла, будто у нее перехватило дух, Трофимова мать. Трофим подбежал к отцу, обхватил его колени. А солдат поднял его, прижал к себе и заплакал.
— Первый узнал! — повторял он хриплым от слез голосом. — Первый отца узнал! Ах, ты!.. Слепого… слепого отца узнал!
А потом поднял свое незрячее лицо и сказал:
— Ну что ж, здравствуйте, граждане. Вот какой я к вам нынче вернулся. Где тут родня-то моя? Ведите в избу — один ходить не могу.
— Здравствуй, Егор, — сказала Трофимова мать. Она вытерла фартуком слезы и старалась говорить веселым голосом: — Давай руку, вот она — я. Вся родня твоя тут, с тобой!
И радость и слезы одолевали ее. Она крепко обняла мужа, поцеловала его седые виски и слепые глаза.
— А Стенька где?
— И я здесь, папынька! — живо отозвалась Стенька. — Я тоже здесь. Только у нас избы нету, мы в соломенном шалаше живем. А потом всем миром будем избы строить. Тетке Дарье уже строят — плотники пришли!
— Ну что ж, в шалаш так в шалаш. Слыхал я, что тут немцы у нас погуляли… — Дядя Егор грустно покивал головой. — А уж избу мне вам теперь не построить… Отработался. Нахлебником стал.
И побрел к шалашу, куда повели его Трофим и Стенька. А мать шла за ними, утирая фартуком лицо.
С этого дня Трофима освободили от пастбища. Коз пасти послали Федю. Он был побольше, чем Трофим, и посердитее. Его и козы и девчонки-помощницы побаивались — не убегали куда вздумается.
А Трофим стал поводырем у слепого отца. Он всюду водил его за руку и очень гордился: раньше отец водил его за руку, а теперь он отца водит!
Вот они идут по дороге. Только что прошел дождь, солнышко блестит в лужах, теплый пар поднимается от земли. Они идут медленно: отец один шаг делает, а Трофим — три.
— Эй, отец, ты гляди, — кричит Трофим, — тут лужа!
— Это уж, брат, ты гляди, — отвечает отец, — а мне глядеть нечем. Сюда? Или сюда?
— Сюда, сюда! Эх ты, все-таки немножко шлепнул в лужу. Я тебя тяну, а ты не тянешься… Ты держись крепче за руку-то!
— Да уж я и так держусь!.. Трофим, — немного погодя сказал отец, — ты мне получше расскажи, каково наше Городище. Чьи-нибудь стройки стоят? Или уж так совсем и нет ни одной?
Трофим отвечал охотно. И так торопился, что сразу и не поймешь у него, что к чему.
— Ни одной стройки нету, скворец у Касаткиных живет, а в риге тоже живут. А скворец живет в скворечне, только ласточкам негде — они в кузне не живут, и в риге тесно, людей полно, и землянки они не любят…
— Подожди, брат, потише, — остановил его отец, — ты уж очень говоришь-то быстро — без точек, без запятых. И стройки тут и ласточки — все в одну кучу сложил. Дома-то у кого остались или нет?