У нее было очень хорошо на душе. Сегодня с утра на их усадьбе заложили первый венец стройки…
Груня рано улеглась спать. На улице было сыро и темно. Она спала на сене в сараюшке, который пристроил дядя Сергей к их жилью. Эта постройка была из кольев и прутьев, а крыша — из еловых веток. Дождь шумел в густой хвое, будто нашептывал что-то… И под этот шепот сами собой смыкались ресницы и набегали теплые сны… Вот идет Груня по дороге, стоят по сторонам высокие малиновые травы и шумят. А где-то далеко слышен голос матери:
— Все льет и льет… Надо бы подождать косить… Трава погниет…
— Пожалуй, завтра народ в лес направлю… — Это отец говорит.
А где они? Голоса все дальше, дальше. А травы шумят, позванивают.
Шумно вздохнула под навесом корова и ударила обо что-то рогом. Легкие сны сразу разлетелись. И голос дяди Сергея, совсем близкий за плетеной стеной, негромко произнес:
— Там у овражка я елку заприметил. Ветром повалило. Аж на ту сторону перекинулась… Как мост над овражком. Вот бы осилить!
— Позови Настасью Звонкову — поможет.
Все затихло. Корова мерно жевала жвачку. Груня поцарапала стенку и шепнула в щелочку:
— Дядя Сергей… ты спишь?
— Сплю.
— Спишь, а разговариваешь?
— А ты чего скребешься?
— Дядя Сергей, я завтра с тобой в лес поеду. Мне хочется эту елку поглядеть… Я тебе помогать буду, сучья буду собирать, лошадь держать буду… Мне хочется эту елку поглядеть, как она — будто мост… Дядя Сергей, ладно?
Ответом был только глубокий сонный вздох.
«Все равно поеду, — подумала Груня и поглубже забилась в сено. — Только бы дождик перестал немножко…»
К утру дождь перестал. Сразу после завтрака дядя Сергей стал запрягать серого корешковского мерина в роспуски. Груня живо оделась в старую материну одежонку.
— Ты куда это? — спросил дядя Сергей. — Уж не в лес ли?
— В лес!
Дядя Сергей крякнул, затягивая супонь.
— Тугой хомут… А на чем поедешь?
— С тобой.
— На колесе?
— Да я уж примощусь!
— Ну мостись.
Дядя Сергей положил дощечку на роспуски, и Груня примостилась сзади. Мерин пошел крупной рысью. Серые комья полетели из-под копыт. Груня пригнулась.
— Эй ты, Серый! Не кидайся!
Но комки и брызги летели над головой, стукали по платку, по спине. Дяде Сергею тоже попадало. Он вытирал лицо ладонью и понукал:
— Но, но, не бойсь! Давай, давай!
Ехали полем. Воздух был влажный и теплый, от земли поднимался пар, сквозь облака мягко просеивалось солнце, и шмели гудели над сладко цветущим клевером.
Колеса мягко вкатились на лесную дорогу. А потом запрыгали по корням и заныряли по ухабам. Комки больше не летели из-под копыт — в лесу Серый шагал медленно и осторожно, разглядывая дорогу.
Груня смотрела по сторонам. Лес то подступал к самой дороге, то отходил, открывая полянки, на которых нежно синели высокие цветы дикого цикория. А под елками на тоненьких невидимых стебельках поднимались тройные листики кислички. И этих тройчаток было так много, что казалось, легкое рябое покрывало стелется и дрожит над самой землей.
Где-то недалеко послышались голоса. Вдруг затрещало, зашумело в древесных вершинах и сразу стихло. Груня поняла — повалили дерево.
— Наши?
— Да.
Впереди густо зазеленел овражек, набитый зарослями калины и бузины.
И Груня увидела елку, поваленную бурей. Она лежала, прямая и ровная, уткнувшись головой в малинник, а ее корневище вывернулось и поднялось над землей, словно огромная ступня.
Дядя Сергей остановил лошадь.
Кто-то мелькнул среди деревьев. Кто-то тащил охапку больших еловых сучьев с побуревшей хвоей, которая волочилась по земле.
— Ромашка! — крикнул дядя Сергей, бросая вожжи на спину лошади. — Эй!
— Эй!
Груня обрадовалась. И правда — Ромашка!
— Ступай скажи матери, что я приехал!
— Сейчас!
Сучья прошумели, и Ромашка исчез. Дядя Сергей достал топор. У Груни над головой запинькала синичка.
Груня похлопала рукой по стволу лежащей елки.
— Дядя Сергей, а мне что делать?
— А вот сейчас будешь сучья подбирать да таскать в кучку.
Дядя Сергей ловкими, точными ударами срубал сучья. Коротко звякал топор, и сук с одного удара падал на землю. Груня обжигалась о крапиву, брала их по два, по три под мышку, волокла наверх из овражка и складывала в кучку. Сучья дыбились, топорщились и все так и норовили то пырнуть Груню, то оцарапать ее жесткой хвоей.
По мягкому моху неслышно подошла тетка Настасья, Ромашкина мать; протяжно прозвенела пила, которой задела она за дерево.