— Умею!
— И кролики тебя не слушаются, разбегаются. Ты их слишком жалеешь. Кто тебя знает — возьмешь да и выпустишь их погулять на лужок. Или вырвутся у тебя… Ну, и что ты так спешишь? Подрасти немножко!
— А уж как будто и не справлюсь! Я же день и ночь буду за ними глядеть!
Но просьбы не помогли: в тайгу все-таки поехал Костя.
Костю отправились провожать товарищи — Вася Манжин и Ваня Петухов. Ребята все трое пошли пешком. А на повозку с кроличьими ящиками уселась Настенька и взяла в руки вожжи. Она хотела посмотреть, как будет жить Костя в избушке: есть ли там постель, не надо ли добавить туда какой посуды, не повесить ли занавески. А то у этих ребят все будет кое-как!
— Алешка! Так ты прибегай кроликов проведать! — сказал Костя Репейникову.
Алеша ответил холодно:
— Чего их проведывать? Авось не заскучают.
— Ну, а хочешь, поедем вместе, поживешь там?
У Алеши дрогнуло сердце, но обида была слишком глубока.
— Нет, — ответил он, — чего уж мне… Какой от меня толк, ты и один справишься! — И, последний раз окинув взглядом кроличьи мордочки, Алеша сунул руки в карманы и ушел со школьного двора.
Желтый Кобас первым выбежал за ворота, когда лошадь тронулась в путь.
— Счастливо! — сказал Анатолий Яковлевич. — Поезжайте. А я пойду другую партию собирать — в Горно-Алтайск. Эх, дела наши!.. — И, чуть-чуть усмехнувшись, махнул рукой. — Горе-садоводы!
…Дорога шла хоть и отлого, но все вверх, все наизволок. Серый школьный меринок Соколик тащил повозку внатяг, а она то проваливалась в ухабы, то подпрыгивала на камнях или на скрюченных древесных корнях. Настенька то и дело ахала от неожиданных встрясок.
А три товарища шли сзади и вели всё один и тот же разговор — о саде, о яблоньках…
— Ребята, что мне показалось… — сказал Петухов. — Я сегодня еще раз посмотрел: не все погибли. Зелененькие сердцевины есть!
— А вы, ребята, заметили? — подхватил Манжин. — Некоторые даже листики приподняли!
— Может, какие и оживут, — неохотно ответил Костя, — но разве в этом дело? Ведь они же мичуринские — как же они могли замерзнуть? Ни одна яблонька не должна была бы замерзнуть, а они вон что… Больше половины погибло. Какая же тогда разница — мичуринские они или не мичуринские, если все-таки замерзнуть могут?
Тихие горы встали по сторонам — и обнаженные, и укрытые зеленью, и заросшие тайгой. Они словно менялись местами, выглядывая друг из-за друга, — островерхие, округлые, отвесные. Придорожные травы становились все гуще и выше. Среди дудников и ромашек замелькали красные головки мытника. Нежно-лимонные лилии засветились на склонах, легкими стайками взбегая куда-то на неизвестную высоту.
Часа через два повозка поднялась на перевал. А потом лошадь приободрилась, зашагала легче, быстрее — дорога пошла под уклон.
— Слышите? — сказал Манжин. — Вот Кологош журчит!
Соколик рвался вперед, Настенька еле сдерживала его:
— На гору — хоть плачь, а с горы — лихач! Ишь ты какой! Учись ровно ходить — и в гору и под гору!
Ребята тоже прибавили шагу.
— Вот и хибара!
— Вот и речка!
— А вот и загон наш стоит!
Настенька остановила лошадь около самой избушки, соскочила с повозки и тут же принялась распрягать Соколика. Она похлопывала его по гладкой спине, приглаживала темную жесткую гриву и разговаривала, как с человеком:
— Ну что, запарился? Ну ничего, сейчас отдохнешь. Что же делать, братец, на то ты и лошадь, чтобы возить возы… Ничего, братец, не поделаешь…
И Соколик вздыхал, словно соглашаясь: да, что же тут поделаешь! Но Настенька, вытирая свежей травой его вспотевшие бока, возражала против этих вздохов:
— Что вздыхаешь? Думаешь — ты один работаешь? Ведь и мы работаем тоже. Да вот не вздыхаем же! А ты поработал да и пойдешь сейчас на всю ночь гулять по травам — плохо ли? Ну, ступай! — и звонко шлепнула его ладонью.
Ребята тем временем таскали кроличьи клетки к загону. Изгородь была высокая, почти в рост человека. Толстые горбыли, крепко вбитые в землю, стояли плотным частоколом. Ваня Петухов взобрался вверх по кривой иве, нагнувшейся внутрь загона, а Костя и Манжин подали ему клетки с кроликами.
— Э-э, ребята! — закричала Настенька. — Не выпускайте без меня! Дайте я их сама выпущу!
Настенька прибежала, живо взобралась на кривую иву и оттуда прыгнула внутрь загона:
— Эх, строители! Не могли калитку сделать!
Но Костя возразил:
— Тут калитку нельзя делать: подкопаются — удерут.
Было весело и занятно смотреть, как кролики вылезали из клеток, как они шевелили мордочками и ушами, как разбегались по загону, прячась в густой траве. Особенно хороши были маленькие. Настя, прежде чем выпустить, брала крольчат в руки, гладила, целовала их атласные ушки. Некоторые были так малы, что помещались в пригоршне. Настенька прижималась к ним лицом, прижимала их к груди, к шее: