14 марта 1860
Первый шаг в Европу*
Как дядю моего, Ивана Ильича,
Нечаянно сразил удар паралича,
В его наследственном имении Корсунском, –
Я памятник ему воздвигнул сгоряча,
А души заложил в совете опекунском.
Мои домашние, особенно жена,
Пристали: «Жизнь для нас на родине скучна!
Кто: „ангел!“, кто: „злодей!“ вези нас за границу!»
Я крикнул старосту Ивана Кузьмина,
Именье сдал ему и – укатил в столицу.
В столице получив немедленно паспорт,
Я сел на пароход и уронил за борт
Горячую слезу, невольный дар отчизне…
«Утешься, – прошептал нас увлекавший черт, –
Отраду ты найдешь в немецкой дешевизне», –
И я утешился… И тут уж недолга
Развязка мрачная: минули мы брега
Священной родины, минули Свинемюнде,
Приехали в Берлин – и обрели врага
В Луизе-Августе-Фернанде-Кунигунде.
Так горничная тварь в гостинице звалась.
Но я предупредить обязан прежде вас,
Что Лидия – моя дражайшая супруга –
Ужасно горяча: как будто родилась
Под небом Африки; в ней дышат страсти юга!
В отечестве она не знала им узды:
Покорно ей вручив правления бразды,
Я скоро подчинил ей волю и рассудок
(В сочельник крошки в рот не брал я до звезды,
Хоть голоду терпеть не может мой желудок),
И всяк за мною вслед во всём ей потакал,
Противоречием никто не раздражал
Из опасенья слез, трагических истерик.,
В гостинице, едва я умываться стал,
Вдруг слышу: Лидия бушует, словно Терек.
Я бросился туда. Вот что случилось с ней..
О ужас! о позор! В небрежности своей,
Луиза, Лидию с дороги раздевая,
Царапнула слегка булавкой шею ей,
А Лидия моя, не долго размышляя…
Но что тут говорить? Тут нужны не слова;
Тут громы нужны бы… Недвижна, чуть жива,
Стояла Лидия в какой-то думе новой.
Растрепана коса, поникла голова:
«На натиск пламенный ей был отпор суровый!..»
Слова моей жены: «О друг, Иван Ильич! –
Мне вспомнились тогда. – Здесь грубость, мрак и дичь,
Здесь жить я не могу – вези меня в Европу!»
Ах, лучше б, душечка, в деревне девок стричь
Да надирать виски безгласному холопу!
«О гласность русская! Ты быстро зашагала…»*
О гласность русская! ты быстро зашагала,
Как бы в восторженном каком-то забытье:
Живого Чацкина ты прежде защищала,
А ныне добралась до мертвого Кювье.
Мысли журналиста при чтении программы, обещающей не щадить литературных авторитетов*
Что ты задумал, несчастный?
Что ты дерзнул обещать?..
Помысел самый опасный –
Авторитеты карать!
В доброе старое время,
Время эклог и баллад,
Пишущей братии племя
Было скромнее стократ.
С неостывающим жаром
С детства до старости лет
На альманачника даром
Пишет, бывало, поэт;
Скромен как майская роза,
Он не гнался за грошом.
Самая лучшая проза
Тоже была нипочем.
Руки дыханием грея,
Труженик пел соловьем,
А журналист, богатея,
Строил – то дачу, то дом.
Нынче – ужасное время,
Нет и в поэтах души!
Пишущей братии племя
Стало сбирать барыши.
Всякий живет сибаритом…
Майков, Полонский и Фет –
Подступу к этим пиитам,
Что называется, нет!
Дорог ужасно Тургенев –
Публики первый герой –
Эта Елена, Берсенев,
Этот Инсаров… ой-ой!
Выгрузишь разом карманы
И поправляйся потом!
На Гончарова романы
Можно бы выстроить дом.