Глава X
Поклонился Евграф преосвященному.
И сбылося все по-реченному:
Свершилось в ближайшее воскресение
Коломенской иконы перенесение.
Архиерей в дорогом облачении,
При великом народа стечении,
В сослужении своры поповской
Со всей епархии Московской
За акафистным молебном
В икосе хвалебном
Икону облупленную,
На толкучке за трешницу купленную,
Воспел в умилении сице:
«Радуйся, благодатная царице!
Радуйся, утешительнице скорбящих!
Радуйся, крепкое возбуждение спящих!
Радуйся, рая цветение вайное!
Радуйся, дев и вдовиц веселие тайное!
Радуйся, болящих исцеление!
Радуйся, пастырей церкви бодрость и вразумление!
Радуйся, храмов и алтарей украшение!
Радуйся, царских престолов важнейшее ограждение!
Радуйся, от домашния брани и вражды ограждающая!
Радуйся, от пагубных начинаний и несмысленных пожеланий
Радуйся, неизреченных милостей неиссякаемая чаша!
Радуйся, радосте наша!
Покрый нас честным твоим омофором!»
Попы владыке подтягивали хором.
Поп Евграф заливался с владыкою рядом.
Сзади всех с помутившимся взглядом,
Отобраньем иконы жестоко ударенный,
Поп Панкрат голосил, как ошпаренный.
Не до радости было бедняге Панкрату:
Чем теперь возместит он такую утрату?
Церковь будет опять у него бездоходною,
Снова – горькая жизнь с попадьею голодною
И с поповной, в лохмотья наряженной.
С жизнью, только что было налаженной,
Распроститься Панкрату навеки приходится:
«Пресвятая владычица, мать-богородица!
Сыне божий, Иисусе Христе!
Всю-то жизнь нет мне счастья, у всех я в хвосте.
Для того ль я с иконою столько трудился,
Чтоб трудами моими Евграф насладился?»
От иконы оттертый другими попами,
Так шептал помертвевшими батя губами:
«Спелись, черти! А я… Чем теперь я утешусь?..
Все пропало!.. Повешусь… Повешусь… Повешусь!»
Послесловие
Светила жгут им (образам)… Очернело есть лице их от дыма храмины…
За всяку цену куплени суть, в них же несть духа. Без ног на ранех носятся, являюще свое бесчестие человеком, осрамляются же и служащие им… Требы оке их продающе жрецы (священницы) на зло употребляют такожде и жены их варят от них, ни единому же убогу, ни немощну подают. От риз их вземлюще жрецы одевают жены свои и дети.
Что я, братцы, скажу вам в своем послесловии?
Не впервой я пишу о духовном сословии,
И о нем мое слово еще не последнее.
Нет на свете породы – поповской зловреднее.
Темнотой нашей эта порода питается,
Потому-то она так упорно пытается,
Набросав нам камней и поленьев под ноги,
Совратить нас со светлой и вольной дороги.
Нахлобучив на лбы клобуки, камилавочки,
Превративши все храмы в доходные лавочки,
Обративши в приманки кресты и иконы,
Обирают нас жадные слуги маммоны.
Чудотворных икон с богородичным ликом
«Наявляли» попы в изобилье великом:
Тут тебе – «Мать Косинская», «Мать Новодворская».
«Мать Сосновская», «Мать Святогорская»,
«Помощь в родах», «Призри на смирение»…
«Не рыдай мене, мати», «От бед избавление»…
Сколько этих попами приманок «наявлено»,
Сколько ими икон на Руси «напрославлено», –
До полтысячи всяких названий, не менее!
Люду темному – чудо, попу – прокормление.
Знает поп, на икону добившись «патента»:
На весь век для него обеспечена рента!
Брюхо дома набивши, акафист почитывай,
Да доходы потом с попадьею подсчитывай!
Бог, изволите видеть, создатель вселенной,
Свою мощь проявляет… дощечкой «явленной»,
Словно фокусник жалкий в смешном балагане,
Что яичницу жарит в дырявом кармане!
Так нелепо глупа и убога
Мысль и воля поповского бога!
Бог такой им и нужен – иного не надо! –
Чтоб покрепче дурачить духовное стадо.
Так – намедни толпился с попами народ
У Кремлевской стены, у Никольских ворот.
Чудо, дескать, явилося тут небывалое:
Знамя ветром разорвано алое!
Николаю ж угодничку – дело приметное! –
По нутру только царское знамя трехцветное!
Вот куда шарлатаны духовные клонят:
Нашу вольную волю заране хоронят,
На возврат самодержцев былых уповают,
Аки лютые волки, в церквах завывают
И, оскаливши злобно несытую пасть,
Проклинают народно-советскую власть!
Я не злую вам ересь, друзья, проповедую.
С мужиками, мужик, по-мужицки беседую,
Наша воля и власть – вот где чудо-пречудное!
Пережить нам приходится время претрудное.
Навалились на нас нестерпимые бедствия,
Трижды проклятых прежних порядков последствия.
Мироеды пытаются взять нас измором.
Им попы подвывают озлобленным хором.
Живоглотов связало единое горе.
С ними все их прислужники в общем сговоре:
Меньшевистские трутни с эсерами правыми.
Их знамена сверкают орлами двуглавыми.
Их воззванья пропитаны черной отравою,
Они жаждут упиться кровавой расправою
Над рабочим народом, над всей беднотою,
Что на них наступила железной пятою!
Братья! Враг наш умеет прикинуться другом.
Лаской пробует взять нас, не взявши испугом.
Не склоняйте же слуха к лукавым наветам.
Будьте твердой опорой народным Советам,
До конца дотерпите тягчайшие беды.
Близок час окончательной нашей победы.
Пусть не дрогнет никто в эту смутную пору.
Приготовьтесь достойно к лихому напору
Мироедской и черной поповской орды.
Будьте все наготове! Смыкайте ряды!
Крещение*
Дьячок Кирилл да поп Ипат
У старенькой купели
Под писк ребят
Козлами пели.
Кто думал про детей, а батя – про отцов:
«Ужотко проучу я этих подлецов:
Довольно мне они, злодеи, насолили!
Церковный сенокос и поле поделили,
На требы таксу завели…
Приходится сидеть, как раку на мели:
Нет ни почету, ни доходу!»
С перекосившимся от злой усмешки ртом
Поп ребятишек в воду
Стал погружать гуртом:
«Во имя… отца… и сына… и святого духа…
Крещаются младенцы: Голиндуха…
Ёвпл… Хуздазад… Турвон…
Лупп… Кирса… Сакердон…
Ексакостудиан… Проскудия… Коздоя…»
Чрез полчаса
В деревне шум стоял от ругани и воя.
Ермил накинулся на кума, на Сысоя:
«Кого же ты носил крестить: дите аль пса?
Как допустил его назвать ты… Сакердоном?»,
В другом конце сцепился Клим с Антоном:
«Как, ты сказал, зовут мальца?»
На куме не было лица.
«Эк… сам… – уставился бедняк убитым взглядом
На разъяренного отца. –
Как, бишь, его… Кума с попом стояла рядом…
Эк… сам…»
«Что сам? Крестил аль что? Ты, леший, пьян!»
«Я? Пьян? Ни боже мой! – Кум жалко усмехнулся: –
А крестничка зовут: Эк… сам… кустом… Демьян!»
«Сам под кустом Демьян?! Ай, братцы! Он рехнулся!»
Пров кума своего на все лады честил:
«Ты ж где, подлец, – в лесу дите мне окрестил
Аль у соседского овина?
Как, повтори, зовут мальца?»
«Ху… Хуздазад!»
«Что? Сам ты Хуздазад! Вон со двора, скотина!
Неси дите назад!»
«Ай! – Кузькина жена в постели горько билась. –
Какого Ёвпла мне, кума, ты принесла?
Ёвпл!.. Лихоманка б вас до смерти затрясла!»
У Сурина Наума
За Голиндуху так благодарили кума,
Что, не сбежись народ на шум,
Крестины век бы помнил кум.