Выбрать главу

Незабываемое*

Памяти Карла Либкнехта.

Удар ножа верней. К чему лобзанья в губы? Иудою Либкнехт не предан, а убит. Не надо слез и слов, пускай душа скорбит. Товарищи, молчите, стиснув зубы. На злое дело палача Ответ один – удар меча.
* * *
Великий сын и страж заветов отчих Шел по стопам великого отца, И не было среди вождей рабочих Отважнее и пламенней бойца. Он вышел в бой с передовым отрядом И первый пал от вражьего свинца. И роем мы могилу сыну рядом С священною могилою отца. Хвала тому, кто жил и пал героем! Пусть враг дрожит в предчувствии конца. Товарищи, вперед железным строем! Мы старый мир до основанья сроем – Таков завет и сына и отца.
* * *
Ликует подлый враг, злорадства не скрывая. – Товарищ! Пред тобой картина роковая. Запомни смысл ее, носи ее в себе, И то, что для врага является утехой, Пусть будет для тебя святой и кровной вехой, Путь указующей – к отмщенью и борьбе!

Центрошишка*

Злой, рыже-красный клёст, взобравшися на елку,    Горланит дико и без толку. Про певчего ж дрозда вам разве лишь глухой Решится утверждать, что дрозд певец плохой. Однако некий клест, тупой ценитель пенья,    Насчет веселого дрозда    Держался собственного мненья И бедного певца развенчивал всегда, – При всяком случае – удобном, неудобном – Он поносил дрозда в каком-то раже злобном.    Случилося одной зимой, Что голод наступил в лесу необычайный. (На шишки выпал год весьма неурожайный!)    Пришел для птиц конец прямой. Вот собрался у них совет: снегирь, синица, Чиж, кто-то там еще и первым делом клест.    Клест – оборотистая птица. Он первый речь повел, задравши гордо хвост:    Раз, дескать, в шишках нет излишку, То надобно скорей устроить Центрошишку,    Все образуется тогда.    «А что касается… дрозда, –    Вдруг речь закончил клест нежданно, – То до того, скажу, поет он бесталанно, Что – с тем, чтоб нам его от пенья отучить, – Из Центрошишки след дрозда нам исключить!»
* * *
   Уж так бывает постоянно: Клест запоет, дрозду приходится молчать. Теперь пустился клест на новые делишки И, слышно, норовит прибрать к рукам печать, Стать первой скрипкою советской «Центрокнижки», Судьей писателей… Довольно тонкий пост! Что ж? Если сядет нам на шею центроклест, Не получилось бы, смотрите, Центрошишки!

Товарищу*

Морщины новые на лбу – Тяжелой жизни нашей вехи,    Товарищ, кончим ли борьбу? Товарищ, сложим ли доспехи?
Свободе нужен пьедестал. Мы создадим его из стали.    Товарищ, знаю, ты устал. И я устал. Мы все устали.
Я – не герой. Но ты – герой. И крепок я – твоею силой. О, как мне хочется порой Прийти к тебе, товарищ милый!
Прийти. Взглянуть в твои глаза. Смотреть в них долго с лаской нежной.    Еще не минула гроза, И мы пред битвой неизбежной.
Мы будем биться. И следить Я за тобою буду взглядом. С тобой я должен победить Иль умереть с тобою рядом!

Левоэсеровский романс*

Две гитары, зазвенев,

Жалобно заныли…

С детства памятный напев.

Старый друг мой, – ты ли?

Чибиряк, чибиряк, чибиряшечка.

С голубыми ты глазами, моя душечка!

А. Григорьев.
Уж как я ли, между прочим,    Не старалася: По районам по рабочим    Побиралася. – Побирайсь, побирайсь, побирушечка. С голубыми ты глазами, моя душечка!
Всех рабочих я сзывала    Для напутствия, Куковала-куковала    До бесчувствия! – Ах, кукуй, покукуй, ты, кукушечка! Ты все песни растеряла, моя душечка!
Уж не помню, что плела я,    Горемычная! Сплетни, враки, ругань злая,    Брань обычная. – Уж ты ври, завирайся, моя врушечка, Все равно ведь не поверят, моя душечка!
Куковала-голосила    Я до ноченьки, Коммунистов поносила    Что есть моченьки! – Покричи, покричи, ты, кукушечка, Полечиться б тебе надо, моя душечка!
Мне тоска, другим потеха:    Издеваются! Почему-то все от смеха    Надрываются! – Посмеши, попляши, поскакушечка. Ох, допляшешься до горя, моя душечка!
Прыгну – влево, прыгну – вправо,    Я – задорная! Ну, хоть ты мне крикни «браво»,    Сотня черная! – Ах-ах-ах, в чьих руках ты, игрушечка? Черносотенного стала, моя душечка?!

Просты мои песни*

Писал я, друзья, не для славы, Не для легкой забавы, Не для сердечной услады. Не сладкие рулады, Не соловьиные трели Выводил я на нежной свирели: Просты мои песни и грубы. Писал я их, стиснувши зубы. Не свирелью был стих мой – трубой, Призывавшей вас всех на решительный бой С мироедской разбойной оравой. Не последним бойцом был я в схватке кровавой. Просты мои песни и грубы, Зато беднякам они любы. Не боялся я критики строгой: Шел упорно своею дорогой. С вами шел я, товарищи, с вами иду И идти буду вместе… пока упаду!