1921
«Сегодня Машук, как борзая…»*
Сегодня Машук, как борзая,
Весь белый, лишь в огненных пятнах берез,
И птица, на нем замерзая,
За летом летит в Пятигорск.
Летит через огненный поезд,
Забыв про безмолвие гор,
Где осень, сгибая свой пояс,
Колосья собрала в подол.
И что же? Обратно летит без ума,
Хоть крылья у бедной озябли.
Их очи колючи, как грабли,
На сердце же вечно зима.
И рынок им жизнь убыстрил.
Их очи суровы, как выстрел.
Чтоб слушать напев торгашей,
Приделана пара ушей.
9 ноября 1921,1922
«Перед закатом в Кисловодск…»*
К. А. Виноградовой
Перед закатом в Кисловодск
Я помню лик, суровый и угрюмый,
Запрятан в воротник:
То Лобачевский – ты,
Суровый Числоводск.
Для нас священно это имя.
«Мир с непоперечными кривыми»
Во дни «давно» и весел
Сел в первые ряды кресел
Думы моей,
Чей занаьес уж поднят.
И я желал бы сегодня,
А может, и вчера,
В знаменах Невского,
Под кровлею орлиного пера,
Увидеть имя Лобачевского.
Он будет с свободой на «ты»!
И вот к колодцу доброты,
О, внучка Лобачевского,
Вы с ведрами идете,
Меня встречая.
А я, одет умом в простое,
Лакаю собачонкой
В серебряном бочонке
Вино золотое.
10 ноября 1921
«Облако с облаком…»*
Облако с облаком
Через воблы ком,
Через бублики
Бросили вливы
Шелеста девы.
Светлых губ лики,
Тени, утесы ли?
И были
Трупы моря,
Вздымали рукой великанов
Постели железа зеленого – крыши,
Поля голубые
Для босикбв облаков, босых белых ног.
Город был поднят бивнями звезд,
Черные окна темнели, как О,
Улица – рыба мертвых столетий,
Из мертвых небес, из трупов морей,
Мясо ночных великанов.
Черные дыры в черепе белом – ночь такова.
Там, где завода дорог чугуна
Для ног наковал,
Глухой, сумрачный нынче,
Громко пел тогда голос Хлебникова
О работнице, о звездном любимце.
Громадою духа он раздавил слово древних,
Обвалом упал на старое слово коварно,
Как поезд, разрезавший тело Верхарна.
Вот ноги, вот ухо,
Вот череп – кубок моих песен.
Книга-старуха,
Я твоя есень!
1921
«На стенку вскочила цыганка…»*
На стенку вскочила цыганка
В красном и желтом, где много огня,
Где знойное вечер хотело отнять,
Где кружево скрыло глаза на засов,
Треском ладоней сказать – хорошо!
Вот они, милые, вот они,
Слепою кишкою обмотаны,
Кривые тугие рога.
Черной громадой бугая
Всех малокровных пугая,
Тайных друзей и врага,
Кишкой, как косынкой алой, обмотаны
Косые, кривые рога –
В Троицын день повязка березы тугая.
И пока
На боках
Серебрилась река
Солнечного глянца,
Какого у людей гопака
Искала слепая кишка
Слепого коня,
Боязливая раньше?
Молчащей былины певца
Сверкали глаза голубые слепца.
– Слепого коня, еще под седлом –.
Белый хвост вился узлом.
Подпруги чернеет ремень,
Бессильные звуки стремян.
Рукоплесканья упали орлом.
И трупной кровью был черен песок,
И люди шумели листами осок.
Копье на песке сиротело.
Металося черное тело.
И, алое покрывало
Вкапывая в песчище,
Черный бугай носился, кружился,
И снова о пол настойчиво топал.
Это смех или ржанье, или сдавленный крик?
Топтал и больно давил,
Наступая всей тяжестью туши,
И морду подымал и долго слушал.
Ужели приговора звезд?
И после рвал копытами желудок,
Темницу калуг, царских кудрей и незабудок.
Ребра казались решеткой.
[Солнца потомки, гуляя, ходили по ней,
По шкуре казненных быками коней.]
Цыганка вскочила на стенку,
Деньгою серебряных глаз хороша.
Животных глаз яркие лились лучи,
Где бык
Казненного плоть волочил
И топтал пузыри голубые.
У стенки застенчиво смерть отдыхала.
– К стенке! К стенке! – так оттолкнувши нахала,
Не до усов.
Не отдыхала восемь часов.