1921, 1922
Сибирь*
Зимами рек полосатая,
Ты умела быть вольной,
Глаз не скосив на учебник
1793-его года,
Как сестры твои.
Ты величавее их
И не хочешь улова улыбок
Даже в свободе.
1921
Саян*
1
Саян здесь катит вал за валом,
И берега из мела.
Здесь думы о бывалом
И время онемело.
Вверху широким полотнищем
Шумят тревожно паруса,
Челнок смутил широким днищем
Реки вторые небеса.
Что видел ты? войска?
Собор немых жрецов?
Иль повела тебя тоска
Туда, в страну отцов?
Зачем ты стал угрюм и скучен,
Тебя течением несло,
И вынул из уключин
Широкое весло?
И, прислонясь к весла концу,
Стоял ты очарован,
К ночному камню одинцу
Был смутный взор прикован.
Пришел охотник и раздел
Себя от ветхого покрова,
И руки на небо воздел
Молитвой зверолова.
Поклон глубокий три раза,
Обряд кочевника таков.
«Пойми, то предков образа,
Соседи белых облаков».
На вышине, где бор шумел
И где звенели сосен струны,
Художник вырезать умел
Отцов загадочные руны.
Твои глаза, старинный боже,
Глядят в расщелинах стены.
Пасут оленя и треножат
Пустыни древние сыны.
И за суровым клинопадом
Бегут олени диким стадом.
Застыли сказочными птицами
Отцов письмена в поднебесье,
Внизу седое краснолесье
Поет вечерними синицами.
В своем величии убогом
На темя гор восходит лось
Увидеть договора с богом
Покрытый знаками утес.
Он гладит камень своих рог
О черный каменный порог.
Он ветку рвет, жует листы
И смотрит тупо и устало
На грубо-древние черты
Того, что миновало.
2
Но выше пояса письмён
Каким-то отроком спасен,
Убогий образ на березе
Красою ветхою сиял.
Он наклонился детским ликом
К широкой бездне перед ним,
Гвоздем над пропастью клоним,
Грозою дикою щадим,
Доской закрыв березы тыл,
Он, очарованный, застыл.
Лишь черный ворон с мрачным криком
Летел по небу, нелюдим.
Береза что ему сказала
Своею чистою корой,
И пропасть что ему молчала
Пред очарованной горой?
Глаза нездешние расширил,
В них голубого света сад,
Смотрел туда, где водопад
Себе русло ночное вырыл.
<1921>
Праотец*
Мешок из тюленей могучих на теле охотника,
Широко льются рыбьей кожи измятые покровы.
В чучеле сухого осетра стрелы
С орлиными перышками, дроты прямые и тонкие
С камнем, кремнем зубчатым на носу и парою перьев орлиных на хвосте.
Суровые могучие глаза, дикие жестокие волосы у охотника.
И лук в руке, с стрелою наготове, осторожно вытянут вперед,
Подобно оку бога в сновидении, готовый ринуться певучей смертью: дззи!
На грубых круглых досках и ремнях ноги.
<1921>
«Сто десять тысяч тюленей грустят…»*
Сто десять тысяч тюленей грустят,
Чьи очеса людовиты,
Этих божеств моря и леней
Было убито
В море плача волос,
Пока земля поворачивалась
В 24 часа,
Чтобы закрылись их очеса.
А море кругом ледовито.
Вот он с неба спустился, людина, –
Может, тюленев Будда?
Может, сошли Магометы?
Нет, окровавлена льдина.
Будут плакать тюлени и я.
Беда.
В крови полынья.
У человечества в небе
Земные приметы.
<1921>
Бурлюк*