1928
«Туман, туман над Лондоном…»
Туман, туман над Лондоном,
туман над Гайд-парком…
Довольно верноподданным
коптеть по кочегаркам!
Пойдем-ка полюбуемся
без гордости и лести,
как тихи стали улицы
в старинном королевстве.
Долой, долой дурачества,
долой столетний навык!
Мы будем драться начисто
с толпой контор и лавок.
Пускай сирены выстонут
истину простую,
одну простую истину:
рабочие бастуют!
Наш лозунг прям и короток:
пускай пустеет Сити, –
мы сами сердце города
заполним и насытим.
А если мы не выдержим,
на шаг отступим если, –
ладонью лоб нам вытерши,
помогут из Ньюкестля.
А если залпы вырычав,
штыки на нас с разгону, –
на выручу, на выручу
ребята из Глазгоу!
Туман, туман над Лондоном,
туман над Гайд-парком…
Довольно верноподданным
коптиться кочегаркам!
1926–1927
Вставай, Китай!
Из ночи
тысячелетней выйдя,
гляди,
как мертва этих лиц белизна.
Европу
в ее настоящем виде
запомни ближе,
тверже узнай!
Ты больше не хочешь
чужой опеки,
конец
терпенью кули и рикш.
Шанхай,
Ханькоу,
Тяньцзинь
и Пекин
в один громовый
сгрудились крик:
«Тревоги ветер,
взлетай,
вставай,
рабочий Китай!
Ряды восставших
считай,
вставай,
Китай!»
И вот,
разогнавшись в рекордном рейсе,
по радио
грозный приказ трубя,
влетая на рейд,
за крейсером крейсер
бинокли орудий
вонзает в тебя.
Пади на колени!
В комок разбейся!
Нахмурилась грозно
банда ворья.
В ботинке белом
нога европейца
вступает на берег,
расправу творя.
Тревоги ветер,
взлетай,
ряды убитых
считай!
Заря свободы,
светай,
вставай,
Китай!
Сжимает горло
гнева икота,
когда в азарте,
детей не щадя,
с колена хлещет
морская пехота
по мирным улицам
и площадям.
Когда в угоду
убийцам матерым,
которыми
полузадушен мир,
английским велено
волонтерам
из спин рабочих
устраивать тир.
Тревоги ветер,
взлетай,
вставай,
рабочий Китай!
С земли
насилье сметай,
вставай,
Китай!
Выстрелы эти
нам знакомы:
помним, и мы
интервенции дни.
Вот почему –
у нас фабзавкомы
красноармейской братве
сродни.
Вот почему –
незабытой болью
полнится сердце
рабочих масс.
Вот почему –
подружившимся с волею –
хочется песню запеть
про вас.
Тревоги ветер,
взлетай,
вставай,
рабочий Китай!
Заря свободы,
светай,
вставай,
Китай!
Мы не боимся
этих винтовок,
кончились
ихней власти века.
Мы их зажмем
в кольцо забастовок,
выдавим в море
с материка.
Им не кричать,
издеваясь: «Цзоуба»[1]
им не толкаться
прикладом в грудь.
Ихних дредноутов
белые трубы
в море сумеем
мы повернуть!
Тревоги ветер,
взлетай,
рабочих мощь
испытай!
Заря свободы,
светай,
вставай,
Китай!
1926–1927
Октябрь
1
Осенний ветер, свисти!
Нам счеты пора свести.
Не счет
вести
покойникам,
не оды
дням
писать, –
опять
за подоконником
темнятся
небеса.
Ты видишься
не издали,
по в лоб,
в упор,
в лицо
глядишь,
суров и пристален,
тревогой
и свинцом.
Из этих туч
взлохмаченных,
как
вздыбленный колтун,
ты вновь несешь
подхваченный
горелый дым
ко рту.
Ты – вон:
с глазами впалыми,
закутанный
в посконь,
с разобранными
шпалами,
с тифозною
тоской.
«За правду –
до последнего!» –
от впившихся
клещом
Деникина,
Каледина,
и
сколько их еще?!
2
Но при самой хмурой погоде
он не сник, он пел при походе.
И снова
учишь тужиться,
подтягивать
ремень,
пока
в глазах не вскружатся
проселки
деревень.
Ты учишь
жаться
горсткою
к лесам,
к плетням,
к углам,
чтоб
скудной продразверсткою
страна
прожить смогла.
Ты вновь
за сырью тяжкою
несешь
в мое окно
с распахнутою
шашкою
летящего
Махно.
Потом
над мглой обманчивой,
над
никлою травой
качаешь
атаманщины
разбитой
головой.