1928
День отдыха
Когда в июнь
часов с восьми
жестокий
врежется жасмин
тяжелой влажью
веток,
тогда –
настало лето.
Прольются
волны молока,
пойдут
листвою полыхать
каштанов ветви
либо –
зареющие липы.
Тогда,
куда бы ты ни шел,
шумит Москвы
зеленый шелк
цветков
пучками вышит,
шумит,
горит
и дышит!
Не знаю, как
и для кого,
но мне
по пятидневкам
Нескучный
машет рукавом,
зовет
прохладным эхом;
и в полдень,
в самую жару –
кисейный
полог света –
скользят
в Серебряном бору
седые тени
с веток.
Как хорошо
часов с пяти
забраться
в тень густую!
В Москве –
хоть шаром покати,
Москва
тогда пустует.
И вдруг нахлынет
пестрый гам
людским
нестройным хором
и понесется
по лугам,
по Воробьевым
горам.
Мне хорошо с людьми,
когда
они спешат
на отдых,
и плещет
ласково вода
в борты
бегущих лодок.
Мне хорошо,
когда они.
размяв
от ноши
плечи,
разложат
мирные огни
в голубоватый
вечер,
А на окраинах
уже,
по стыкам рельс
хромая, –
чем вечер позже
и свежей –
длинней
ряды трамваев;
они
настойчиво звенят,
зовут
нетерпеливо
нести
домой нас,
как щенят,
усталых
и счастливых.
1928
Ночью из окна
Мы растем,
развертываем плечи,
завоевываем воздух,
радио,
кино.
Но –
сквозь новый облик человечий
просквозит внезапно
век иной.
Вверх бегут
готические своды
в каменные
средние века,
будто снова –
сумрачные воды
повернула
времени река.
И на этом
современном свете
безо всяких
новых перемен…
Задыхаясь,
Сакко и Ванцетти
кандалами
брякают
в тюрьме.
Бредят люди
в постоянном страхе,
и
неверных Риму
горожан
в переулках
черные рубахи
холодно
и зорко сторожат.
Глянь на море…
Волны так же серы.
Будто
бронь стальную
погребли
И стянули снова
флибустьеры
к безоружным странам
корабли.
В мире – глухо,
зло
и сиротливо…
Посмотри,
как вспыхнули огни:
это –
город будут
в час отлива,
отступая,
поджигать они.
Видишь,
как от мала
до велика
высыпал
народ на берега.
Слышишь,
как кривится
рот от крика
как разрыва
длится перекат!
Что же ты,
потупившийся сиро,
что придумал
на защиту ты, –
вместо этого
стареющего мира,
черной нищеты
и пустоты?
Хочешь ли,
чтоб это продолжалось,
чтобы даль
кнута была грубей,
чтобы только страх,
и гнев,
и жалость
панихиду
пели по тебе?
Разметать
каким доверишь
бурям
ты,
к стеклу приникнувший
без сил,
жерла пушек,
плиты горьких тюрем,
скопища
летучие бацилл?
Не в одной –
единственной стране ли,
чьей весны
от губ
не отогнать,
времена иные
засинели,
как рассвет
у моего окна?!
Пусть еще и холодно
и лунно,
пусть о камни
бьет еще приклад –
ты встаешь
из сумерек,
коммуна,
резкой явью
стали и стекла.
Рушатся
готические своды
на забытом,
древнем берегу,
и времен
натруженные воды
к твоему подножию
текут.
1927
Свет
По Москве
кричат петухи!.
Значит –
суп у нас будет с курицей
Отчего же
мои стихи
продолжают
мрачнеть и хмуриться?
По стране
звенят пятаки,
серебро
оттянуло гашники.
И сравнений
нет никаких
с захудалостью
дня вчерашнего!
Только радость моя –
узка,
мельтешит
от случая к случаю.
Неужели ж
я стал брюзга,
не затронутый
жизнью лучшею?
По Москве у нас
шум и свет!..
Неужели же
мы не вычистим
тишину
непролазных лет
рассиявшимся электричеством?
Мне не сласть –
над одной Москвой
видеть света
дуги и радуги:
я хочу,
чтобы им насквозь
пламенеть
на Волге и Ладоге,
Муть и сонь
непробудных мест,
грохоток
под железной шиною, –
в дрожи звезд
задремал уезд
тишиной своей
петушиною.
Сколько лет нам
за лес и хлеб,
подвозимый
горькими клячами,
распевать
про навоз и хлев, –
жить лишь
радостями телячьими?!
Не насквозь же
сердца пророс –
и сердца
остеклели заживо –
этот злой
голубой мороз,
норовящий
кровь замораживать?!
Нет!
Недаром тот блеск и шум.
Разбросайся, костер,
поленьями.
Сдвинься с места,
гиляцкий чум,
топоча ногами оленьими.
Шевелись,
голосок во рту,
желчь и горечь обиды
выплюнув.
Мы собьем
вековой колтун,
темнотой
над Севером вздыбленный.
Полыхнет –
не в одной Москве, –
жить светлее
повсюду хочется, –
этих зорь
небывалый свет,
и петушья песня
прикончится!
Свет
сверлящих тьму
проводов,
глаз зари,
запылавший ранее,
ты затмишь
своей правотой
даже
Северное сияние.
Не погаснешь ты
под крылом,
слепотой
и ужасом веющим;
ты нам блещешь
в темь
напролом
по снегам,
зарей розовеющим…
По Москве
кричат петухи,
по нашестам своим
орут еще.
Но растут
огни
и стихи
о сияющем
нашем будущем!