1928
Искусство
Осенними астрами
день дышал,
отчаяние
и жалость! –
как будто бы
старого мира душа
в последние сны
снаряжалась;
как будто бы
ветер коснулся струны
и пел
тонкоствольный ящик
о днях
позолоченной старины,
оконченных
и уходящих.
И город –
гудел ему в унисон,
бледнея
и лиловея,
в мечтаний тонкий дым
занесен,
цветочной пылью
овеян.
Осенними астрами
день шелестел
и листьями
увядающими,
и горечь горела
на каждом листе,
но это бы
не беда еще!
Когда же небес
зеленый клинок
дохнул
студеной прохладою, –
у дня
не стало заботы иной,
как –
к горлу его прикладывать.
И сколько бы люди
забот и дум
о судьбах его
ни тратили, –
он шел – бессвязный,
в жару и бреду,
бродягой
и шпагоглотателем.
Он шел и пел,
облака расчесав,
про говор
волны дунайской;
он шел и пел
о летящих часах,
о листьях,
летящих наискось.
Он песней
мир отдавал на слом,
и не было горше
уст вам,
чем те,
что песней до нас донесло,
чем имя его –
искусство.
1930
Октябрьские песни
Мы ходим в кино,
играем в ма-джонг,
ухаживаем
потихоньку от жен;
под стоны чарльстона,
под хрипы гармошки
летим развлекаться –
веселые мошки.
С младенчества тянем
причмокивать ртишки
на вина,
на девочек
да на картишки.
Еще ни быт,
ни характер не слажен,
а мы уже ищем
покоя послаже.
И, только почувствовав
крылышек жжение,
впадая в какое-нибудь
несчастье,
вопим о захлестывающем
окружении,
о сжавшем нас
в кольца удавьи
мещанстве.
От чичиковской
всеизвестной брички
ведут родословную
наши привычки.
У русских,
известно,
душа грозовая:
двое работают –
двадцать зевают.
А когда
к тридцати годам
попристальней взглянем
в прожитый десяток, –
окатит времен
ледяная вода
и в сердце останется
смутный осадок.
А тут злорадные
да грязноглазые
захватят сердце
крепче клещей:
у разума с чувством-де
разногласия,
и это все
в порядке вещей.
Чтобы не радовать
сердца вражьего,
пищи не дав
его злобным речам,
давайте
не разлагаться заживо
по мелочам.
Прекратить надо
ахи да охи нам,
так начиная
порядок дневной:
двадцать
упражнений Анохина
и с постели –
под душ ледяной.
Чтобы целого
не ослаблять,
дрожь и слабость
из тела выньте
чтобы у нашего
корабля
крепок был
каждый винтик,
чтобы мускул
силой набряк,
чтобы железнились
груди,
чтобы были
у Октября –
только
свежие
люди!
1927
Идем
Громадой раскаленною
широкий ветер, Май,
колонну за колонною
всю землю подымай!
Тревогу первомайскую,
земель глухой восторг
не скроют чинной маскою
ни Запад, ни Восток.
На Севере и Юге
сквозь сумерки пространств
узнают друг о друге
рабы далеких стран.
Не все греметь громами
привычна синева.
Пошли!
Не захромали!
Идем!
Не унывай!
Не только половодье
да света полоса –
наш Май теперь заводит
иные голоса.
Не только выклик птичий,
наш Май теперь таков:
заводов перекличка
да щебет верстаков.
Ночные страхи вычистив,
отставку дав луне,
мы пустим электричество
гулять по всей стране.
Зима не заколодит,
отзябнула зима…
И Май глаза наводит
па новые дома.
Ушла она, растаяв,
тут не о чем тужить,
и, стеклами блистая,
взлетают этажи.
Чем были встарь, измеряй-ка, –
лесная глушь да степь.
А мы теперь Америки
перегоняем темп.
Над новыми делами,
над тягостью полей
широкими крылами,
советский Май, алей!