Выбрать главу

1928

Москвичи

1
Своею, совсем особою кастою, – чужие придут – сгорим от свечи, – жили лобастые и очкастые закоренелые москвичи. На Сивцевом Вражке, на Старо-Конюшенном и дальше за тусклым просветом реки еще и теперь могут быть обнаружены их старые гнезда – особняки. Носители славы и знания светочи, они родовое хранили лицо среди дорогой им наследственной ветоши, покрытой душистой истлелой пыльцой. Всем семейством, за компанию, ездили в баню. Всей Москвою правили свадьбищи, и, отсияв, отплясав, отгорев, род за родом сбирался на кладбище тем же цугом фамильных карет. Трещали комоды пузатого дерева, ложились пасьянсовых карт веера, и маятник грузное время отмеривал над хитрыми росчерками пера. Так проходило лет полсто́, и в перебродившем вине поколений, скопившись в застое довольства и лени крепчал, зародившись, Лев Толстой. Он, будто ударить страшась, за пояс засунув огромную руку-клешню, вставал,
распирая и полня собою дубового века тугую квашню.
2
Быть может, они и взаправду сгорели, когда, разливая весенний галдеж, от плоских Башкирий, от тусклых Карелий пришла непонятливая молодежь. Пришла, молодыми плечьми колыхая, и из-под верблюжьих шерстей и овчин глядит, запрокинув свои малахаи: «Учи нас науке своей, москвичи». Ей хочется нынешней новины свежей, – как ноздри оленя, парной и простой. А мы ей: «Постой, товарищ, а где же таящийся среди вас Толстой? Чтоб он появился – под нашей опекой концерты послушай, музей обегай. Чтоб ты научился переживать к следующей зиме – выслушай лекцию о кружевах. Выучи метр и размер: «Ветром густым ломит кусты, мчится стрелой олень. Я на весу пулю несу, мог бы догнать, да лень. Что мне бежать, если свежа вечера сонь и тень. Это не лес – города блеск, это – трамвай, – не олень».
3
Когда возвращался какой-нибудь пьяненький, от вин, почета и времени дряхл, он был раздеваем столетнею нянькой в повойнике пестром на серых кудрях. А эти – не требуют наблюдений, крепки их клыки и упруга рука. Высок и росист рассиявшийся день их, и ночь их спокойна и глубока. До их кочевого тревожного быта еще не коснулся бродильный застой. Из них не придет – на носу зарубите – ни Пушкин, ни Гоголь, ни Лев Толстой. Мы – молодость мира, мы только на старте, мы только от города взяли ключи, и вы нас не гните, вы нас не старьте, мы – новых повадок и дел москвичи. Болота и пустошь, тайга и избушки… Пожалуйста, вы им не делайте сцен. Наш Гоголь, наш Гейне, наш Гете, наш Пушкин сидят, изучая политику цен. Довольно ходить поколению с соской! В ответ на язвительный старческий смех мы нянькам ответили: «Наш – Маяковский, с бульвара плечьми протолкавшийся в век. Мы с ним не потупимся прищурью зоркой, и мы не сгорим от грошовой свечи, с обношенной шапкой, с обглоданной коркой мы, новой формации москвичи!»