пора, поднимайся, вставай!Переселясь в просторы истории,перешагнув за жизни межу,не славы забочусь о выспреннем вздоре я, –дыханьем мильонов дышу и грожу.Я так свои глаза расширил,что их даже облако не заслонит,чтоб чуяли щелки, заплывшие в жире,что зоркостью я знаменит.Я слышу, – с моих стихотворных орбиткрепчает плечо твое хрупкое:ты в каждую мелочь нашей борьбывглядись, не забыв про крупное.Пусть будет тебе дорога одна –где резкой ясности истина,что всем пролетарским подошвам роднаи неповторима единственно.Спеши на нее и крепче держисьвплотную с теми, чье право на жизнь.Еврей ли, китаец ли, негр ли, русский ли, –взглянув на него, не бочись, не лукавь.Лишь там оправданье, где прочные мускулыв накрепко сжатых в работе руках.Если же ты, Асеев Колька,которого я любил и жалел,отступишь хоть столько, хоть полстолько,очутишься в межпереходном жулье;если попробуешь умещаться,жизни похлебку кой-как дохлебав,под мраморной задницею мещанства,на их доходных в меру хлебах;если ослабнешь хотя б немножко,сдашь, заюлишь, отшатнешься назад, –погибнешь, свернувшись, как мелкая мошкав моих – рабочих всесветных глазах.Мне и за гробом придется драться,мне и из праха придется крыть:вот они – некоторые в демонстрациимедленно проявляют прыть.Их с места сорвал всеобщий поток,понес из подкорья рачьего;они спешат подвести мне итог,чтоб вновь назад поворачивать.То ли в радости, то ли в печалипанихиду по мне отзвонив,обо мне, – как при жизни молчали,так и по смерти оглохнут они.За ихней тенью, копя плевки, –и, что всего отвратительней, –на взгляд простецкий, правы и ловки –двудушья тайных вредителей…Не дай им урну мою оплюнуть,зови товарищей смело и громко.Бригада, в цепи! На помощь, юность!Дорогу ко мне моему потомку!Что же касается до этого выстрела, –молчу. Но молчаньем прошу об одном:хочу, чтоб река революции выстиралаэто единственное мое пятно.Хочешь знать, как дошел до крайности?Вся жизнь – в огневых атаках и спорах, –долго ли на пол с размаху грянуться,если под сердцем не пыль, а порох?Пусть никто никогда мою смерть(голос тише – уши грубей),кто меня любит, пусть не смеетбрать ее… в образец себе.Седей за меня, головенка русая,на страхи былые глазок не пяльи помни: поэзия – есть революция,а не производство искусственных пальм».…Смотрю на тучу пальто поношенных,на сапогов многое множество…Нет! Он не остался один-одинешенек.И тише разлуки тревогой тревожусь.Небо, которое нелюдимо,вечер в мелкую звездь оковал,и две полосы уходящего дыма,как два раскинутые рукава.