«10 лет контрреволюции», очерк следователя по важнейшим делам Верховного суда СССР Д. И. Матрона
Первое
1
Не кончились
эти дни,
не кончены
эти дни
горячечной
ломки и стройки.
Глаза мои
ледяни,
слова мои
ледяни,
ревущий ветер
героики!
Чтоб
не теплых цыплят
под строкой
высиживать, –
чтоб
пилою цеплять
выродка
бесстыжего.
Что такое –
хулиган?
Нож
сажая, –
жизнь ему
недорога –
своя,
чужая.
Еще ходят
по Москве,
в Харькове,
Киеве;
он и жулик
и аскет –
есть такие.
С ним
руками пустыми
не цапайся;
он –
не с нами,
не с ними,
он –
сам по себе.
Он кривит
усмешкой рот,
злой
и узкий;
он бахвалится
и врет:
«Я, мол,
русский.
Я остануся
таким
век
до гроба.
Все вы –
рвань,
дураки.
Я –
особый!
Я
об стену
в дому
развалю
башку,
лишь бы жить
моему
самолюбьишку.
Вздену чуни
да кожух –
нет препятствий;
всему свету
докажу:
брось трепаться!
Кой там черт –
социализм?!
Все –
евреи!
Лучше
богу помолись
поскорее:
без икон,
без лампад
мы забыли
о нем…»
Смотришь:
желтый лампас
загорелся
огнем.
Смотришь:
щурит бешено
глазки
узкие…
Сколько им
повешено?!
И все –
русские!
2
Не буяна
пьяненького,
на карачках
лезущего, –
мы судим
Анненкова,
округа
вырезывавшего.
Может,
жил бы тихо,
фарту б
дожидался,
если бы
не вихорь
войны
гражданской,
если бы не бури
широкая сила
пену от влаги
не относила.
Вот он
сидит –
«потомок»
декабриста.
В глазах
У судьи
тайга
серебрится.
Забелели
берега
белые
Байкаловы;
ночь темна
и велика,
хоть глаза
выкалывай!..
С ним –
его вояки,
страшные приспешники:
люди
или раки,
руки
или клешни?
На портретах
Брюллова
такие лица;
рот
у тонкоскулого
шевелится.
Губы –
тоньше ниточки, –
страх
на врагов;
генеральской
выточкой
светит
погон.
Чуб
из-под околыша
падает
на лоб;
по степи
такого же
нес его
галоп.
Поскрипывали
ремни
У седел
тугих…
Алые
деревни
средь
белой тайги.
Времени
не тратили
белые
каратели:
«Разбегайтесь
по домам,
…с вами –
нянькаться!
С нами
бог и атаман,
мы –
анненковцы.
Нечего медлить,
некогда мешкать:
если младенец –
на штык да об печку;
если взрослые –
встань в затылок,
не таскать же
мертвых до ям;
так,
чтобы заживо
кровь застыла,
рассчитайсь
у могил по краям!
Баб и девок
лови по гуменьям,
эти смолкнут –
другими заменим».
Не расскажут
про все их палачества
те деревни,
что выжжены
начисто;
позапомнило их
Семиречьице –
до сих пор
темнотою
мерещатся.
Вот он
сидит –
«потомок»
декабриста.
В глазах
У судьи
тайга
серебрится.
Как
заученных
слов
ни цеди –
трупы
замученных
в глазах
У судьи.
Если б были они мне
братья,
эти люди-звери,
я стрелял бы в них,
слов не тратя
и словам
не веря!
Приехав в деревню Тележину, там уже нас встретили неприятельской пулей. Тут нам пришлось задержаться на трое суток, и у нас вышли патроны, и нам стало воевать нечем. Тут издал приказ наш командир, чтобы кто как мог, так и спасался от белой сволочи. Здесь мое первое страдание при отступлении, нас искали везде и всюду, и я попал на заимку Елиновку, влез на высокую гору и там спасался пятеро суток, а хлеба ни крошки нет. В пятые сутки я встретился с одним мадьяром отряда нашего, и мы решили пойти скитаться вместе по незнакомой глухой тайге, и отправились по долинам гор, днем лежим, запрячемся, а ночью идем. И до чего же дошло это страдание, что у нас с почв наших ног были раны до костей. Ведь подумаешь это страдание и встретивши его, то все-таки становится тебе жутко.