Архив Истпрофа ЦК Союза горнорабочих
Четвертое
1
Так не зовут
простого врага:
«гад».
Тот,
кто потом чужим
богат, –
гад,
тот,
кто мученью
чужому рад, –
гад,
тот,
чье веселье –
зарево хат, –
гад!..
Под шумы
речек,
под цокот
белок,
страшные речи
идут у белых:
«…Помните
садик,
балкон,
река…
Щадить краснозадых
нам не рука!
Те,
кто прервал
эту ровную жизнь,
на интервал
от меня держись!
Я,
моему государю
хорунжий,
нервов
и слабости
не обнаружу.
Я их,
как зайцев,
буду травить
плетью казацкой
из-под травы!..»
Беги,
Проскаков,
кройся в кусты;
гонят,
наскакивают
кони
в хлысты!
Слева
в плети
взят аргамак,
прямо
в плечи
шашки замах.
Беги,
Проскаков,
зверем травимый,
кровью горячей
следы свои вымой.
Жив ли ты,
нет ли,
друг мой
безвестный, –
свинцу
и петле
не стиснуть песни.
Пускай
убит ты,
немой
и строгий, –
тобою взвиты
эти строки!
2
Висков серебря
внезапную проседь,
стоял и стыл
Колчак на допросе.
Он никогда
не знал и не ведал
и не встречался
лицом к лицу
с тем,
кто вырвал
над ним победу
из рук холеных
в таежном лесу.
Он никогда
не знал и не понял,
вежливо сдержан,
изящно лукав,
что
не Англия
и не Япония –
Проскаков
держал его жизнь
в руках.
И, лишь выслушав
приговор смертный,
жизнь
перебравши
в последний раз,
вспомнил и он
о силе несметной,
тяжкой силе
восставших масс.
Вспомнил,
увидев
дымок на костре,
мирно курившемся
утром пастушьим…
И разорвал
тишину расстрел
эхом распарывающим
и растущим!..
«…Как иркутская
Чека
разменяла
Колчака,
так и прочих
выловим
свидеться
с Корниловым…»
Может,
эта песня
груба,
но больше
нет у меня
притязаний,
чтоб и моей
гореть на губах
вроде
этакой,
партизаньей!
…Все пережив
и все победив,
с прошлым
будущее сличая,
встань,
Проскаков,
и обведи
землю
выцветшими очами.
Как не узнать ее,
как не понять?!
Разве тебе
эта даль незнакома?
Разве не ты
вскочил на коня,
па боевого коня
военкома?
Разве не ты
в боевых рядах
поднимаешь
лицо свое,
и под марш мой
идешь сюда,
и на строчках моих
поешь:
«…Сыты наши кони,
и крепок дом.
Нас никто не гонит –
мы сами идем.
Твердым, ровным шагом,
с веселым лицом.
Красную присягу
на сердце несем!»
Это тебе
петь и плясать,
радоваться
и веселиться.
Это твои
звонки голоса,
явственны взоры
и лица*
Это тебе
жить и дышать,
скинув
со счету всякого,
кто осмелится
помешать –
песне и жизни
Проскакова.
1927–1928
Рабфак
Окись
Хорошо ли знали вы
поблекшее давно
штанов
диагоналевых
зеленое сукно?
Добротное,
рубчатое,
в косую полосу;
за штуку непочатую
иди –
и голосуй.
Над желтыми
прилавками
развернуто вразмах –
любой бы,
глядя лакомо
на ширь его,
размяк.
Губою ножниц
схвачено,
попав под острие,
обляжет грудь
проваченной
зеленою струей.
Шурша подкладкой
шелковой,
ходи
да сторонись,
ходи
да пыль сощелкивай
плебейских верениц.
Хорошо ли знали вы
истлевшее давно
голландское
крахмальное
тугое полотно?
Брезгливо
тулясь по стенам
меж криков
молодых,
охвачен им
потомственный,
преемственный
кадык<
Меж демоса
лохматого,
меж курточных грязнуль,
хранит он
незахватанной
святую белизну.
Над желтыми
прилавками –
ложись
да помирай! –
сияют
туфель лаковых
любые
номера.
Блестящею
походкою
зеркалится стопа.
Над вспаренною
сходкою
не место
выступать!
Цвети
надеждой сладкою,
учись
и верь в одно,
что жизнь
с ее подкладкою
добротна,
как сукно;
что личность
обособлена,
что собственность
свята;
что мир,
по каплям скопленный,
одет
в твои цвета.
Тяжел обычай
бычий:
с отвисшею губой
идет он
за добычей,
как предки,
в смертный бой.
Идет,
других бросая,
в обгон перегонять!
И мир ему –
косая
веков диагональ.