Выбрать главу
Шла прокос с улыбкою, Косарю мигала, Что в душе у пахаря — Все она видала!
Ей не знать забвения, Ей не знать старенья. Помнят люди честные Честное горенье!
1968

Прощанье с отцом

На крышку гроба Глины талой Бросил я. И охнула в ответ Устало Мать-земля.
— Прощай, отец! — Гремят лопаты Со всех сторон. Я дожил До печальной даты, До похорон.
Ты рядом С матерью улегся, Вот дела! И как, отец, ты Ни берегся, А смерть Пришла.
Мы, дети, Перед ней бессильны, Ты нас прости! Тебя и солнцу В небе синем Не спасти!
Она и нас Возьмет когда-то И не отдаст. И влезет Острая лопата В тяжелый пласт.
Уж вырос холм Земли февральской, Отец, он твой! И жизни — Ни земной, ни райской И никакой!
1968

Свиданье с грачом

— Здравствуй! Прилетел? — Ага! — И, сучок сломив древесный, Он в раздетой донага Синеве орет небесной.
— Ты потише, милый мой! — Говорю тебе, как другу. — Намолчался я зимой. А теперь молчать не буду!
Для того ли я спешил, Выбирая путь окольный, Чтобы кто-то запретил Мне высказываться вольно?!
И орет, орет, орет, Как открытый паром клапан, Ноты низкие берет Так свободно, как Шаляпин!
1968

* * *

Трава луговая по пояс, Кого мне, скажите, спросить: — Зачем это я беспокоюсь И думаю: «Время косить!»
Кто тихо под локоть толкает — Что мешкаешь? Косу готовь! Никак во мне не умолкает Крестьянская, древняя кровь.
Она протестует: — Ну что же, Ну что ж ты косы не берешь? На что это, милый, похоже, От нашего ль корня идешь?
И вот, нажимаючи пяткой, Под корень я режу траву, И волосы легкою прядкой Задорно летят в синеву!
1968

Хиросима

Летел я над морем, Летел я над полем, Летел я над рисом, Летел я над лесом.
Летел я над ширью, Летел я над синью, Летел над садами И над городами.
Летел над железом, Летел над бетоном, Над праздником света, Над будничным стоном.
Летел над системами Орошенья, Летел над страною Надежд и лишенья,
Богатства и бедности, Блеска и буден, Где солнце не всем И где хлеб многотруден.
Я видел Японию В бронзовом Будде И в том, как настойчиво Трудятся люди.
В сверкании башен, В кружении чисел… Ни разу свой голос Нигде не возвысил.
Глядел потихоньку Туристом безвестным, Скрипел в самолете Ремнями и креслом.
И стало однажды мне Невыносимо, Когда я увидел Тебя, Хиросима.
Так было мне больно, Так было мне жутко, Что вскрикнул: — Судите лишенных рассудка!
Судите любителей Джина и виски За семьдесят тысяч, Что вписаны в списки.
Судите за тех, Кто в агониях муки, Рыдая, несли Обгорелые руки.
Которые пепел, Которые спите, Что я потревожил вас криком — Простите!