Бледнолицый, перегнувшись через калитку, рассматривал дядю Эйнара с таким выражением ненависти на лице, что Калле, сидевший на макушке дерева, даже вспотел от страха.
Знаешь, чего мне больше всего хочется? — сказал Бледнолицый. — У меня желание всадить тебе пулю в лоб. Прямо здесь, не сходя с места, долговязый ты, трусливый верзила!
Казалось, дядя Эйнар снова начинает обретать самообладание.
— А что толку? — сказал он. — Тебе что — тик уж хочется обратно в тюрягу? Подстрелишь меня — и через пять минут полицейская ищейка уже тут как тут. Чего ты этим добьешься? Неужели ты думаешь, что я таскаю эту дребедень с собой? Нет уж! Лучше спрячь свою игрушку, — он указал на револьвер, — и поговорим разумно. Будете вести себя порядочно, я, может, и захочу поделиться с вами.
— Твоему благородству просто нет границ, — с явной издевкой произнес Бледнолицый. — Так ты, может, захочешь поделиться?.. Жаль, что эта блестящая идея пришла тебе в голову чуть поздновато. Чертовски поздно! Видишь ли, Эйнар, теперь не хотим делиться с тобой мы. Даем тебе время на размышление — не будем мелочиться — ну, скажем, пять минут, а потом ты выкладываешь нам весь хлам. Надеюсь, ради твоего же собственного блага. Ты меня понял?
— А если я этого не сделаю? Я не таскаю с собой побрякушки, и если ты меня тюкнешь, то никто не поможет наложить на них лапу.
— Эйнар, дружище, уж не думаешь ли ты, что я только вчера родился? Есть средство заставить говорить людей, которые не желают образумиться, средство отличное. Я ведь знаю, что ты задумал. Знаю абсолютно точно, вижу насквозь твою прогнившую черепушку. Думаешь, тебе удастся надуть нас еще раз?! Думаешь, сможешь отвлечь нас своей болтовней о дележке, а потом тихонечко удрать отсюда и отряхнуть прах отечества с ног прежде, чем мы успеем тебе помешать. Скажу одно! Мы тебе помешаем, да так, что ты этого вовек не забудешь! Мы остаемся здесь, в городе! И будем частенько попадаться тебе на дороге. Стоит тебе выйти за калитку сада, как твои старые дорогие друзья уж тут как тут! И когда-нибудь нам, верно, представится случай поговорить с тобой без помех; как по-твоему?
«„Он улыбнулся зловещей улыбкой“, — так, кажется, пишут в книгах», — подумал Калле, разглядывая физиономию Бледнолицего. Занятый своими мыслями, Калле наклонился вперед, чтобы лучше видеть, и… в тот же миг обломил веточку клена. Раздался хруст… Дядя Эйнар быстро оглянулся: что случилось, откуда этот хруст? Калле похолодел от страха.
«Только бы они меня не увидели! Только бы не увидели!.. Если увидят — все кончено! Они от меня избавятся».
Калле понимал: если его обнаружат, ему грозит страшная опасность. Невероятно, чтобы такой тип, как Бледнолицый, проявил милосердие к свидетелю, которого угораздило целых десять минут подслушивать их разговор. К счастью, никто из почтенной троицы не стал дознаваться, кто помешал их беседе. Калле облегченно вздохнул. Сердце его только вернулось было на свое место, как вдруг он увидел зрелище, заставившее его сердце снова упасть.
Внизу по улице двигалась какая-то фигурка. Маленькая фигурка в красном тренировочном костюме — явно с чужого плеча. Это была Ева Лотта. Она весело размахивала мокрым платьем и насвистывала свою любимую песенку:
«Только бы она меня не заметила, — молил Калле, — только бы не заметила… Если она скажет: „Привет, Калле!“ — все пропало!»
Ева Лотта подошла ближе.
«Ясное дело, заметит… Ясное дело, она смотрит на мою наблюдательную вышку! Ой, ой, и зачем только я залез сюда?!»
— Привет, дядюшка Эйнар! — поздоровалась Ева Лотта.
Дядя Эйнар всегда радовался при виде Евы Лотты, но сейчас почти что пришел в восторг.
Как хорошо, что ты здесь, Ева Лотта! — сказал он. — Я как раз собирался пойти опросить, готов ли у твоей мамы обед. Так что пошли вместе.
Он помахал рукой стоявшим у калитки.
До свидания, ребята! — попрощался он. — К сожалению, я должен отчалить!!!
— До свидания, дорогой старина Эйнар, — попрощался с ним и Бледнолицый. — Будь уверен: мы еще увидимся!
Ева Лотта вопросительно взглянула на дядю Эйнара.
— А ты не приглашаешь своих друзей к нам пообедать? — удивилась она.
— Нет. Им, видишь ли, некогда.