— Лида, приветик! — Он сделал ручкой. — У себя?
— У себя, Володя, проходи, — улыбнулась ему секретарша. — На соревнования поедешь?
— Ох, черт возьми! — Он хлопнул себя по лбу. — Склероз! Забыл!
— Как ты можешь? Это же первое большое соревнование по подводному ориентированию!
— Региональное, — уточнил Люсин. — Так что не будем волноваться. В воскресенье?
— Да. В семь утра встречаемся на Ленинградском вокзале у пригородных касс.
— Хорошо. Постараюсь… У меня к тебе просьба, Лидона: выпиши ты для меня «Курьер ЮНЕСКО» на второе полугодие.
— А не поздно?
— Нет. Он всегда запаздывает.
Люсин вошел в крохотный тамбур и, приоткрыв дверь кабинета, заглянул:
— Разрешите?
— Входи, Владимир Константинович, — кивнул генерал, не поднимая глаз от толстенного справочника. Палец его медленно скользил по строчкам сверху вниз, а губы беззвучно шевелились.
«Как он постарел! — тоскливо подумал Люсин. — Усы совсем белые стали. Но колючие еще, щеточкой, и ежик на голове дыбом стоит, колючий».
— Что у тебя? — Генерал заложил справочник узкой полоской бумаги и снял очки. — Нашел что-нибудь?
— Пока очень немногое. Сдали в лабораторию… Дежурного по городу, конечно, предупредил… И все!
— Действительно, не густо. Но представление уже составил? Есть во всем этом рациональное зерно?
— Чувствую, есть.
— Чувствуешь или думаешь?
— Для дум материала пока маловато, Григорий Степанович. Но дело это, конечно, наше, по всему видно. Я был неправ. Извини.
— Красиво излагаешь. И с достоинством.
Люсин беспомощно улыбнулся и развел руками.
— Только за этим и пришел? — Генерал прищурился и свободно откинулся в кресле, разглядывая Люсина.
— Разумеется, нет. Этикет рекомендует светским людям улаживать подобные вопросы как бы между прочим.
— Не понял. Светским или советским?
— Светским, Григорий Степанович, но это не значит, что советские люди не могут являться одновременно и светскими тоже… Я шучу, конечно, ибо свет уже давно не тот.
— Я тебе, кажется, говорил, что после юрфака ты стал мне меньше нравиться?
— И неоднократно. Но что делать? Университетское образование даже мурманскому бичу придает известный лоск. Допускаю, что некоторым это может прийтись не по вкусу. Профессиональный юрист, даже доцент, видимо, должен чувствовать ко мне кастовую, я бы сказал, ревность. Это кауза эффициэнс.
— Действующая причина, говоришь? Так-так… На твоем месте я бы не стал здесь козырять латынью. Ведь я-то знаю, что больше тройки ты никогда не имел.
— Зато римское право я сдал на пятерку, равно как и криминалистику.
— «Отлично» я, помню, поставил тебе из милости. Все-таки профилирующий предмет… Говори, с чем пришел. Только быстро.
— Нужен совет. Я нарвался на шишку, которая не пожелала меня принять.
— Кто это?
— Членкор Дубовец. У него работал Ковский. Конечно, я могу порасспросить сослуживцев, что и сделаю, но, боюсь, без его по меньшей мере благожелательного нейтралитета мне далеко не продвинуться. Насколько можно судить по первому телефонному разговору, обстановка в институте сложная.
— Тебе поручен розыск, действуй по закону. При чем здесь обстановка?
— «Всякое право установлено для людей» — «Омнэ юс хоминум кауза конститум эст». Так вот, от товарища Дубовца, кроме жалобы, мы ничего не получим. Мне наплевать, но расследованию это повредит, причем в самом начале. Для пользы дела Дубовца надо нейтрализовать.
— Пообломался, Володя? Политиком стал? — усмехнулся генерал.
— Что делать? Учимся понемногу.
— Вижу. Как, по-твоему, его лучше прижать?
— Если интуиция меня не обманывает, наиболее действенной может оказаться протекция какого-нибудь вышестоящего товарища. Фому Андреевича надо попросить сделать одолжение и оказать всяческое содействие имярек. Высокая протекция позволит ему, не теряя сиятельного имиджа, снизойти до малых сих.
— Хорошо. Я понял. Только не надо так длинно. И паясничать не надо.
— Слушаюсь, товарищ генерал, и благодарю.
— Что такое имидж, Володя?
— Чисто американское выражение. Оно означает лицо человека, как оно выглядит в зеркале общественного мнения.