– Остроумно, не правда ли? Не слышится ли тебе, Люлюшка, нечто инфернальное в самой идее – объявить себя повивальной бабкою в Монте-Карло? Повивальная бабка в Монте-Карло – это что-то вроде адмирала швейцарского флота либо лейб-гвардии пономаря! Как будто здесь рожают!.. Ведь это же просто неприличие для метрического свидетельства: «Родился в Монте-Карло». А ведь, бывало, оно, – случалось даже в самом казино, но это уж просто потому, что маменька заигралась и не приняла своевременно к сведению, что для нее le jeu est fait![280] Либо из игроков кто-нибудь, не считаясь с месяцами почтенной соседки, двинул ее локтем под ребро… К слову спросить: тебя не толкали?
– Еще и как!
– Вот тебе и красавица!.. Говорю тебе: здесь, как на пожаре… Эй, да что же вы там? все перемерли, что ли?.. Фелиси! Антуан! Ашиль!..
Открылось окно. Выставилась женская голова.
– Ого! Сама Мари-Анет! – пробормотал мне Бастахов, стихая, – bonjour, madame![281] я к вам…
– Это вы шумите, мосье Поль? – сурово заговорила женщина. – Кажется, я в последний раз категорически заявила вам, чтобы вы оставили меня в покое? Что же мне – полицию, что ли, прикажете приглашать против вас?
– Извините, мадам, но вы напрасно напоминаете давешнее, – сказал Бастахов, видимо смущенный и униженный. – Я сегодня к вам совсем по другому делу…
– Дела имеют для себя день, а не раннюю зарю.
– Но – я привел к вам новую постоялицу, madame! Понимаете? Новую постоялицу! – воскликнул Бастахов с горячностью и даже стукнул кулаком в грудь. Разве ваш пансион полон? Разве все комнаты заняты? – Разве вам не нужны пансионерки?
– Все это прекрасно, – мягче отвечала Мари-Анет, – но все-таки лучше бы вы приходили днем…
– Днем? Но – если мадемуазель прибыла в Монте-Карло ночью? – хитро подмигнул он мне, – должна же она где-нибудь приклонить голову… Или вы хотите, чтобы она скиталась, как бродячая собака?
– Ко мне так придираются в последнее время… – вполголоса проворчала Мари-Анет.
Бастахов с притворным равнодушием надел котелок свой.
– Ну, нечего делать, если вам неугодно, поведу ее к Фридолине.
Это решило дело.
– Раз вы меня разбудили, – совсем уже любезно сказала Мари-Анет, – понятно, я велю вам открыть мои двери… Но, право, вы такой беспокойный, мосье Поль. Никогда не знаешь, с чем вы – с хорошим делом или со скандалом…
– Ну-ну, не ворчите! Поль – друг ваш верный. Не первый год друг друга знаем. Будете Поля благодарить…
Задвижка щелкнула, дверь на шнурке подалась, и мы вошли. Престранное это было заведение, куда привел меня Бастахов. Первый вопрос, который я услыхала от Мари-Анет, был:
– Позвольте, мадемуазель, но – разве вы одна? Где же ваш мужчина?
Я смотрю на нее во все глаза: что за чепуха? Ведь видела же она, что я пришла с Бастаховым? Говорю:
– Доставил меня к вам вот он.
– Да… доставил… Я не о том вас спрашиваю, а где ваш мужчина, который с вами здесь останется?
«Да – что она, – думаю, – с ума сошла или нарочно дуру валяет?»
Очень обозлилась: понимаете, – ведь утро, уже двадцать четыре часа как не спала, устала, как собака, а тут – фокусы.
Отвечаю:
– Полагаю, мадам, что таких мужчин находить для меня уже не мое, а ваше дело. Если бы я хотела ловить мужчин на улице, то мне незачем было бы стучаться в вашу лавочку.
Она вся вспыхнула и закипела, но Бастахов вмешался.
– Позвольте, Мари-Анет! Молчи, Люлюшка! Вы, так сказать, люди с двух разных планет и друг друга не понимаете. Дело в том, Люлюшка, что заведение Мари-Анет находится на положении chambres garnies[282]. Конечно, в меблированных комнатах девица, как ты, может поселиться и одна, но, обыкновенно, хозяйки предпочитают, чтобы при ней был мужчина, который бы ее защищал…
– Не только предпочитают, – вставила Мари-Анет, – но я вам, мосье Поль, прямо заявляю: для того, чтобы поселиться у меня, мадемуазель непременно должна иметь мужчину. Довольно мне было неприятностей от одиночек…
– Ну, черт возьми, Мари-Анет! – в конце концов, это же простая формальность, пустая отметка в livre de police…[283] запишите при ней хоть меня, если вам нравится!
Мари-Анет присела перед ним почтительнейше, показала ему шиш и говорит с усмешкою:
– Вы слишком любезны, прекрасный рыцарь…
– Почему же нет? – обиделся Бастахов и даже медно-красный с лица сделался, как индеец.
– Потому, мой друг, что вас здесь все знают, как белого волка, и за вами полиция ходит по пятам.
– Кажется, я ничего дурного не делаю.
– У нас, здесь, как вам известно, полиция французская, а во Франции принято следить не за теми, кто делает что-нибудь дурное, а за теми, кто способен сделать.