Corso синело вечерним сумраком, и вспыхивали электрические фонари, и окна ювелирных магазинов расцвечались пламенными вертушками «Тэта», когда Фиорина, сопровождаемая двумя русскими, покинула Теа Room, и опять запыхтел и заверещал автомобиль.
– Куда? – спросил шофер, повернув к седокам топоровидное лицо с дальнозоркими глазами.
– Приказывайте, Фиорина. Она сделала гримаску.
– Если вы уже голодны, то опять к Кова…
– А вы?
– Я сыта на неделю!..
– Вечером вы повезете нас в какой-нибудь смешной театр.
– Да? В таком случае, я должна заехать домой переменить туалет… Предупреждаю вас, что это опять будет вам стоить денег…
– Это ничего, – возразил Матвей Ильич, – но я не понимаю, зачем вам переодеваться? Вы – и без того одеты прекрасно, а, сколько я замечал, в итальянских театрах публика демократическая и к туалетам не взыскательна.
– Затем, – возразила Фиорина, – что иначе я не имею права по договору с Фузинати. Если меня везут в театр, я обязана взять у него вечерний туалет.
– А если не возьмете?
– Все равно – придется заплатить, как будто брала, так что уж лучше в самом деле взять. Я люблю быть хорошо одетою.
– Кто этого не любит! – заметил Тесемкин, – но я только против того, чтобы вашему поганейшему Фузинати перепадали деньги, которые вы могли бы спокойно оставить при себе… Разве в ваших театрах нет закрытых лож? Мы могли бы сесть в такую.
– Что за удовольствие! Да и все равно, кто-нибудь донесет…
– Mademoiselle Фиорина! Можно с вами быть откровенным на этот счет?
– Пожалуйста.
– Этот ваш вечерний туалет будет не в том роде, как мы вас встретили вчера у Кампари?
Фиорина печально улыбнулась.
– А что? Разве не к лицу?
– Нет, помилуйте, как не к лицу, но – извините – выразительно он кричит уж очень…
– Хорошо, – покорно сказала Фиорина, – я возьму другой. У Фузинати выбор большой. На одну меня три сделано. А вы – что же? Разве жениться в Милане собираетесь и боитесь, что дойдет о вас до невесты дурная слава?
– Какие невесты! Но – согласитесь – самой же вам приятнее…
– Чтобы принимали меня за порядочную женщину? Как видите, я целый день о том старалась. Но в театре – бесполезно, это не пройдет. Меня слишком знают… Но вы, пожалуйста, не бойтесь, что компрометируете себя, сидя в ложе со мною. Будь вы жених, другое дело, а для человека свободного или, хотя женатого, но уже не первой молодости, это – быть в театре с шикарною девкою, как ваша покорная слуга, – не только дозволительно, но даже шик известный. А уж я лицом в грязь не ударю!
– Не сомневаюсь… Значит, завести вас домой?
– Да, домой.
– А нас куда же вы намерены подкинуть?
– Боже мой! Как будто мало кинематографов? Даже лучше будет так: я покажу вам лучший, в галерее Виктора Эммануила, под соборным портиком, – вы посмотрите представление, а я тем временем переоденусь и опять найду вас там… Обедать мы можем рядом, в галерее же, у Савини. Туда, если хотите, – улыбнулась она Тесемкину, – можно и вашу Ольгу пригласить.
– А к себе нас не зовете? – спросил Вельский. Она засмеялась.
– Обедать? Саломея не такая блистательная кухарка, чтобы ее макароны al sugo[317], приготовленные на бензинке, могли прельстить двух знатных иностранцев.
– Бог с нею, с вашею Саломеей! Зачем нам обед? Просто – чем смотреть глупые кинематографические картины, мы могли бы пробыть это время у вас…
– Вы решительно хотите обогатить нашего Фузинати! Нравы думаете изучать? Так – право же, даю вам честное слово, в это время, entre chien et loup[318], не стоит: сейчас все спросонья, и нет у нас никаких нравов… Единственное развлечение, которое я вам могу предложить, это – партию в пикет или в шестьдесят шесть с Ольгою или Мафальдою, или другою какою-нибудь из соседок, потому что Саломея мне нужна для туалета… Если вам не жаль заплатить за такое сомнительное удовольствие по двадцати франков…
– Ах ты, Господи! Опять такса?
– А вы думали, как капиталы-то составляются? Надо же Фузинати мадонн-то одевать!
– То есть?
– А у него такая кружка стоит в привратницкой – на одеяние мадонны. Вот за вечерний туалет получит он с меня двадцать-тридцать франков и сейчас же из них пять сольдо в кружку. Двадцать квартиранток в трущобе его, – считайте, что с каждой отчислится для кружки хоть по два сольдо в день, вот уже, стало быть, две лиры, в месяц – шестьдесят, в год – семьсот двадцать – на самом деле больше тысячи набирает. Раз в год вынимает всю сумму и покупает на эти деньги одеяние для мадонны в какую-нибудь церковь. Когда у нас в Милане была выставка, торговля шла великолепно, работали день и ночь, так он трех мадонн одел… каждая в тысячу франков обошлась ему… Вот мы и у берлоги… Так вы во что бы то ни стало желаете войти ко мне?