– А вы, милая Фиорина, кажется, во что бы то ни стало не желаете, чтобы мы вошли?
Фиорина замялась, стоя у автомобиля.
– Не то чтобы… – пробормотала она, – и я даже не имею никакого права не желать… Напротив, в хозяйских интересах, должна бы вас уговаривать… Но откровенно сказать вам: я не совсем уверена, все ли ладно у меня в доме, и потому на сердце скребут маленькие кошечки… Видите, как обстоятельства-то сложились: собственно говоря, вот уже сутки, что я с моей Саломеей двумя словами не перекинулась, – а она, по нездоровью своему, все время сидела дома, – и теперь, как знать, в каком настроении я ее найду…
– Пьет она у вас, что ли? – без церемонии спросил москвич.
Фиорина, смущенная, отвернулась.
– Пьет… что значит – пьет?.. кто не пьет?.. Пьяною Саломею видят не чаще, чем других. Нет, не то, а – знаете ли – когда меня долго дома нет, соседки к ней ходят, глупости и вздоры всякие переносят, стараются нас поссорить… Я же говорила вам – насчет Мафальды. Она пользуется каждою минутою, когда меня нет дома, чтобы напеть ей в уши разные сплетни, – авось освирепеет Саломея и разобьет нашу дружбу с Ольгой… А она, знаете, преревнивая и премнительная… И, когда навинтят ее хорошенько на это, так – что же скрывать? – приятнее в лесу с тигрицею дикою повстречаться, чем с Саломеей… Так что уж лучше бы мне одной… Впрочем…
Она стукнула ручкою двери, которая немедленно отворилась, и в светлом пятне ее показалась, подобная гному, маленькая искривленная фигурка Аличе.
– А-га-га! – пропищала она и продолжала на миланском наречии, насмешливо приседая на пороге и кивая головенкою с надменным взглядом сверху вниз, – великая госпожа Фиорина изволила наконец пожаловать восвояси…
– Почему ты отпираешь? – отрывисто и с заметным испугом спросила Фиорина. – Где Фузинати?
– Фузинати… Эти господа войдут?..
– Я не знаю… Мы проведем вечер вместе, но… Ты скажи мне: как Саломея?
Аличе скорчила гримасу – совсем маленький дьяволенок на шабаше – и щелкнула языком:
– Саломея твоя пьяна, как винный погреб, и спрашивает тебя каждую минуту.
– Что? неприятное что-нибудь случилось? – забеспокоился Вельский, видя, что Фиорина побледнела.
– Нет… ничего особенного… – подбодрилась та, но Аличе злорадно подхохатывала:
– Вам, моя гордая королева, предстоит провести невеселый часок… Ваши щечки скоро порозовеют, как пионы, от румян, которым я не завидую. Как жаль, Рина, что у тебя собственные зубы и волосы: фальшивые терять не так больно…
– Перестань, злая тварь! – крикнула Фиорина, с судорогою на зеленом лице. – Чему радуешься? Как тебе не стыдно? Что я сделала тебе?
Аличе показала ей нос и возразила с особым странным выражением:
– Ты мне ничего не сделала, Рина. Если я радуюсь, что тебе влетит, то именно потому, что ты мне ничего не сделала, никогда ничего не сделала…
Фиорина вдруг сразу из зеленой стала багровою и повернулась к Аличе с такою резкою угрозою, что Тесемкин дернул Вельского за рукав, подмигивая: «Не удрать ли, мол? Опять скандалом запахло?»
А Аличе отскочила и, с невинно-злобным и беспутным видом, прыгала на одном месте с ноги на ногу, напевая и хихикая:
– Одну гордую даму будут бить! Одну очень гордую даму будут крепко, крепко, крепко бить!
– Грязная, маленькая тварь! – прошипела на нее через силу сдержавшаяся Фиорина. – Скажешь ли ты мне, наконец, где Фузинати?
Девочка насмешливо передернула плечиками и ткнула пальцем на потолок.
– Где же ему быть? Конечно, наверху. Бегает за твоей Саломеей по следам с бутылкою коньяку и старается поскорее допоить ее до бесчувствия. Не может же он допустить, чтобы Саломея убила Ольгу…
– Ольгу?! За что?
Фиорина опять вся сразу погасла, так, что даже губы у нее стали пепельными. Аличе, наслаждаясь ее волнением, продолжала как будто и равнодушно:
– Откуда мне знать? Саломея весь день раскидывала карты у Мафальды Помилуй мя, Господи… Больше я ничего не знаю. А потом выскочила от нее, как фурия, и высосала в одиночку пол-литра коньяку… И все – как водится… Бегает по галереям с каминными щипцами, ругает тебя самыми скверными именами и ищет Ольгу, чтобы разбить ей череп… Разве ты не слышишь, какой рев и гам наверху?
– А Ольга? – едва выговорила, все бледнея и старея, Фиорина.