– Вот как хорошо вы сделали, что пришли! – смущенно заговорил он, чувствуя под укоризненным взглядом Джулии, что сердце его сжимается от боли и какого-то таинственного стыда пред этою не любимой им девушкой.
В чем его вина перед Джулией, он сам не понимал: ведь он так благородно уезжает от опасности нарушить ее счастье, ввести ее в беду и грех. Но – что вина есть, и вина громадная, диктовал ему именно этот странный непроизвольный стыд.
«Точно я у этой девочки украл что!» – ползала в уме его смущенная мысль.
А Леман шептал Кистякову:
– Ага! Кот сливки слизнул, да уж и думал, что не высекут!
– Вы уезжаете, не простившись со мною, синьор! – сказала Джулия, глядя художнику прямо в глаза. Ларцев опустил голову.
– Так надо, Джулия! – тихо сказал он.
Она с тою же укоризною качала головою, молча смотря на Ларцева взглядом насмерть раненной серны.
– Так надо, так лучше будет! – убедительно повторил Ларцев. – Вы сами это знаете!
Джулия не отвечала и продолжала качать головою.
– А она его не пырнет? – смутился вдруг Франческо.
– Что за глупости?
– Смотрите! Глазищи-то!.. А то, может, карабинеру мигнуть? Пусть бы тут постоял…
Недостача слов, незнание, чем утешить Джулию, давили Ларцева, как тяжелою плитою.
– Когда-нибудь мы с вами встретимся при лучших условиях и веселее, чем теперь! – начал художник, чтобы что-нибудь сказать.
Неловкость положения с минуты на минуту становилась для него все больнее и больнее; тем более, что он видел и слышал, как провожающие русские с любопытством перешептываются, наблюдая его объяснение, и только Лештуков беспечно делает вид, будто изучает ярлыки на верхних полках буфета.
– Может быть!.. – скорбно пролепетала Джулия, и глаза ее наполнились слезами.
Она кусала губы, чтобы не разрыдаться при посторонних. Андрей Николаевич, замечая эти усилия, чувствовал у самого себя «глаза на мокром месте».
– Джулия, я просил Лештукова передать вам…
– О, синьор! – перебила девушка, гордо выпрямляясь, – мы с вами в полном расчете.
– Но я полагаю, – мягко извинился художник, – что вы не откажетесь принять от хорошего друга маленькую сумму в подарок? Скажу вам откровенно: никакими деньгами не окупить услуг, оказанных вами моей картине!..
– Деньги, когда их дарят друзья, говорят, приносят несчастье, синьор!
Ларцев задумался.
– Пускай же то, что передаст вам Лештуков, войдет в плату за сеансы. А на память обо мне – примите вот это!
Он снял с себя часы – великолепный старинный хронометр – и подал его Джулии вместе с цепочкой и всеми навешенными на ней брелоками и жетонами.
Леман кивал Кистякову:
– Кажется, пошли в ход вещественные знаки невещественных отношений. Что, чертова перечница? Будешь в другой раз знать, как обольщать иностранных девиц?
– Я не возьму, синьор… Это слишком дорогая вещь… С этими привесками, конечно, для вас, связаны воспоминания.
– Тем приятнее мне будет оставить эту вещь у такого хорошего человека, как вы, Джулия!
Эта прощальная ласка любимого человека ободрила бедную девушку.
– Благодарю вас… Они у меня как святые будут!
Поезд налетел, быстро выбросил пять или шесть элегантных пассажиров, быстро принял в вагон Андрея Николаевича, – художник едва успел пожать руки друзьям, – и полетел дальше, гремя и заливая дымом маисовые поля.
– Ларцев исчез, и все, что было в нем приятного, исчезло вместе с ним! – сострил Кистяков, – айда домой, господа!
Леман говорил:
– Удивительное дело, братцы мои, откуда бы наш брат, русский художник, ни уезжал, непременно по нем натурщица плачет.
Лештуков взглянул на Джулию: она стояла вдали от их группы, с перекошенным ртом и такая же белая, как столб, к которому она прислонилась.
– Вы ступайте вперед, господа! – сказал он, – а я вас сейчас догоню: у меня есть поручение к этой девице…
Он слегка окликнул Джулию, но она не отозвалась. Леш-тукову пришлось подойти к ней и дотронуться до ее плеча. Она обратила на него долгий взгляд.
– А, это вы… – сказала она с какою-то бессмысленною рассеянностью. – Вы заметили: он на меня последнюю взглянул, когда входил в вагон, и еще кивнул мне головой, когда поезд был – вон там!
– Джулия… – начал Лештуков. Девушка прервала его.
– Он, кажется, деньги вам для меня оставил? Они с вами? Дайте их мне!
«Довольно прозаический финал для столь возвышенной драмы», – насмешливо подумал удивленный Лештуков.