Олень задумчиво поглядел ему вслед. Когда он скрылся за группой деревьев, индеец свистнул два раза по-совиному; по этому сигналу ближайшие кусты осторожно раздвинулись, и из них появился человек.
Выйдя из кустов, человек этот подозрительно огляделся, подошел к индейцу и остановился перед ним.
Это был дон Стефано Коэчо.
— Ну что? — спросил он.
— Отец мой слышал? — вопросом на вопрос ответил индеец.
— Все от слова до слова.
— Что же хочет делать мой отец? Гроза уже начинается.
— То, о чем был уговор. Воины вождя готовы? Где они?
— В назначенном месте.
— Так едем.
— Едем.
Оба эти человека, давно уже знавшие друг друга, отлично поняли один другого.
— Идите, — сказал громко дон Стефано.
Тотчас же появились двенадцать мексиканских всадников.
— Вот подкрепление на случай, если ваших воинов будет недостаточно, — сказал он индейцу.
Тот принял недовольный вид и ответил, презрительно пожимая плечами:
— К чему двадцать воинов против одного?
— Потому что этот человек стоит сотни! — ответил дон Стефано так убедительно, что вождь задумался.
Они поехали.
Дон Мигель продвигался вперед; он не подозревал о заговоре, замышляемом в эту минуту против него, и ускорял свою езду не из опасения, а потому, что ветер ежеминутно усиливался и дождь обильными каплями уже пробивался сквозь листву. Во время езды он раздумывал о разговоре с краснокожим, припоминал его выражения и чувствовал серьезное беспокойство, тайную боязнь, в которой не мог дать себе ясного отчета. За умышленной уклончивостью индейца ему виделась измена; он припоминал, как дикарь неоднократно запинался в разговоре с ним. Он опасался, как бы с девушками не случилось какого-нибудь несчастья. Его беспокойство возрастало еще и потому, что он не знал, каким способом убедиться в верности человека, которого он подозревал в измене.
Вдруг в темноте ослепительно сверкнула молния; его конь отскочил в сторону, и две или три пули просвистели в нескольких дюймах от его лица.
Молодой человек выпрямился в седле. Он находился посреди ущелья, глубочайшая тьма окружала его со всех сторон, ему казалось, что вокруг него двигались неясные человеческие фигуры. В ту же минуту раздалось еще несколько выстрелов, одна пуля сбила с него шляпу, несколько стрел пронеслось мимо его лица.
— Изменники! — громко воскликнул дон Мигель; сдавив коня коленями, он взял в зубы поводья, в обе руки — по пистолету и помчался вперед, почти лежа на шее коня. Раздался ужасный военный клич, смешавшийся с бешенными проклятиями.
Дон Мигель промчался как вихрь через толпу неизвестных врагов, стреляя из пистолетов в уже настигавших его разбойников. Болезненные и яростные крики, пули и стрелы неслись за ним; он отчаянно отстреливался, восклицая:
— Измена! Измена!
Вдруг раздался сильный голос:
— Смелее! Смелее! Мы здесь!
В ту же минуту раздалось три выстрела, и три пули врезались в толпу неизвестных врагов, которые в свою очередь вынуждены были защищаться от неизвестных защитников дона Мигеля.
— Ага! — насмешливо воскликнул дон Мигель. — Бой теперь будет равным! Вперед, друзья, вперед! — И они устремились на толпу врагов.
— Бейте его! Бейте его! — рычал человек, с яростью накинувшийся на него со своей саблей.
— А! Так это вы, достойный дон Стефано Коэчо! — воскликнул дон Мигель. — Я знал, что мы еще встретимся, ваш голос выдал вас.
— Смерть ему! Смерть! — ответил тот.
Оба человека сшиблись друг с другом, и тот, в ком дон Мигель узнал дона Стефано, покатился на землю.
— Победа! — кричал дон Мигель, поражая своей саблей всех, кто попадался ему под руку.
Неизвестные ему друзья не отставали от него. Откуда они явились? Этого он не знал, да и спрашивать об этом не было времени. Напавшие враги, несмотря на все усилия, не могли долее удерживать позицию и разбежались во все стороны.
Ущелье было пройдено. Никакое серьезное препятствие больше не останавливало дона Мигеля; он пришпорил коня, и благородное животное удвоило быстроту бега.
Облегченно вздохнув, молодой человек огляделся кругом: его защитников нигде не было видно, они мгновенно пропали, как по волшебству.
— Что это значит? — прошептал он.
В ту же минуту он почувствовал, как будто кто-то кнутом ударил его по левой руке — ее задела пуля. Рана эта напомнила ему настоящее его положение.
Его враги собрались с силами и снова погнались за ним. Впереди себя он слышал шум желтоватых волн речки Рубио, сделавшейся уже бурным потоком; казалось, гнев Божий соединился с гневом людским, чтобы подавить его и уничтожить. Тогда-то им овладел ужас, он счел себя погибшим, и из неустрашимой груди его вырвался стон, услышанный охотниками.
Однако преследователи быстро настигали его. Не колеблясь, не раздумывая более, он устремился с конем в поток; двадцать пуль вспенили вокруг него воду, он смело обернулся, в последний раз выстрелил из своих пистолетов, с криком, на который охотники ответили: «Смелее!»
Но последнее усилие лишило его остатка сил; сжав в отчаянии поводья своего коня, он без чувств упал в реку, прошептав погасавшим голосом: «Лаура! Лаура!»
Два выстрела перекрестились над его головой: один был выстрелом человека, стоявшего на берегу, а другой — Верного Прицела. Незнакомец зарычал, как хищный зверь, присел, покачнулся, будто пьяный, и пропал.
Кто был этот человек? Умер он или только был ранен?
Глава XIV
ПУТЕШЕСТВЕННИКИ
Рассказ, начатый нами, в такой степени смешан с самыми перепутанными приключениями, что мы вынуждены еще раз прервать его, чтобы передать читателю сцену, происходившую недалеко от реки Рубио в тот же день, в который совершались дела, переданные нами в предшествовавших главах.
Около часа до полудня три всадника переехали вброд Рубио и смело пустились по тропинке, по которой несколько позднее должен был проезжать дон Мигель Ортега.
Всадники эти были белые, по-видимому, мексиканцы, а главное, не принадлежавшие ни к какому роду людей, населявших прерии. На них была одежда богатых мексиканских землевладельцев. Вооружены они были ружьями, револьверами, кинжалами и топорами. Кони их, изнуренные жарой, но немного освеженные переходом по воде, гордо поднимали головы и, несмотря на видимую усталость, были в состоянии совершить еще длинную поездку.
Один из троих всадников был либо хозяином, либо командиром остальных.
Это был мужчина лет пятидесяти, с грубыми и резкими чертами лица, выражавшими, однако, редкую откровенность и большую энергию; он был высокого роста, стройный, держался в седле прямо, с уверенной осанкой, выдававшей в нем старого солдата.
Его товарищи были полуиндейцы-полуиспанцы. Богатство их одежды и манера, с какой они ехали подле старика, доказывали, что это были доверенные лица, верность которых давно была испытана, скорее друзья, чем слуги. По их лицам им можно было дать около сорока пяти лет каждому.
Эти три всадника ехали близко друг от друга с озабоченным и печальным видом; по временам они робко оглядывались, приглушали вздох и продолжали путь, опустив головы, как люди, убежденные в трудности и даже невозможности затеянного ими дела, но все же продолжающие его из преданности или упорства.
Куда же направлялись эти люди и чего они искали?
На этот двойной вопрос никто, кроме них самих, не мог бы ответить.
Между тем за бродом перед ними открылась безлюдная песчаная пустошь, прилегающая к ущелью, о котором говорилось выше. В этом месте жара была еще более невыносимой от раскаленного песка.
Старший путешественник обратился к товарищам:
— Бодритесь, друзья мои! — сказал он кротко, с печальной улыбкой, указывая на чернеющий вдали девственный лес, мрачная зелень которого обещала им освежающую тень. — Бодритесь, скоро мы отдохнем.
— Не беспокойтесь о нас, сударь, — ответил один из его спутников, — что ваша милость переносит без ропота, то и мы можем перенести.
— Жара тягостна, и, как и вы, я чувствую потребность в отдыхе.