Недалеко шахты. Завтра рано утром еду в Ивановку (23 версты) за письмами, на дрогах и в одну лошадь.
У меня геморрой и болит левая нога. Получил от Миши одно письмо от 14 апр<еля>*. От Александра писем не имею*.
Едим индюшачьи яйца. Индейки несутся в лесу на прошлогодних листьях. Кур, гусей, свиней и пр. тут не режут, а стреляют*.
Прощайте.
А. Чехов.
Кланяюсь.
* Стрельба непрерывная.
Письмо к Чеховым от 30 апреля 1887 г. Первая страница.
(обратно)Чехову Г. М., 1 мая 1887
267. Г. М. ЧЕХОВУ*
1 мая 1887 г. Рагозина Балка.
1-го мая.
Получаемые на мое имя письма* держи при себе и уже не высылай на ст. Крестную. Скоро увидимся.
Поклонись папе, маме, Володе и девочкам.
Твой А. Чехов.
На обороте: Таганрог
Георгию Митрофановичу Чехову.
(обратно)Лейкину Н. А., 5 мая 1887
268. Н. А. ЛЕЙКИНУ*
5 мая 1887 г. Рагозина Балка.
5 май.
Вчера, добрейший Николай Александрович, ездил я в почтовое отделение в Ивановку (23 версты) и получил там 2 Ваших письма: одно, адресованное Вами в Крестную, другое, пересланное мне из Таганрога. Почта здесь почитается роскошью, а посему почтовых учреждений немного, да и те сидят без дела… Чтобы получить письмо или газету, надо ждать оказии, а нарочно за корреспонденцией тут никто не ездит. Если будете часто ездить зря, т. е. за газетами, то Вы рискуете прослыть бездельником, вольнодумцем и социалистом.
Вы напрасно сердитесь на мое молчание. Рад бы писать, да почты нет. И послал я Вам не одно письмо, как Вы пишете, а два*: одно в Питер, а другое в село Ивановское.
Сейчас я еду в Славянск, а оттуда в Святые горы*, где пробуду 3–4 дня* в посте и молитве. Из Святых гор в Таганрог…
Ужасно: у меня 53 рубля — только. Приходится обрезывать себе крылья и облизываться там, где следовало бы есть. Езжу теперь в III классе, и как только у меня останется в кармане 20 р., тотчас же попру обратно в Москву, чтобы не пойти по миру.
Ах, будь бы у меня лишних 200–300 руб., показал бы я кузькину мать! Я бы весь мир изъездил! Гонорар из «Пет<ербургской> газ<еты>» идет в Москву, семье. Возлагаю большие надежды на осколочный гонорар*, к<ото>рый просил В<иктора> В<икторови>ча выслать мне в Таганрог.
Жил я в последнее время в донской Швейцарии, в центре так называемого Донецкого кряжа: горы, балки, лесочки, речушки и степь, степь, степь… Жил я у отставного хорунжего*, обитающего на своем участке вдали от людей. Кормили меня супом из гуся, клали спать на деревянный диван, будили стрельбой из ружей (в кур и гусей, которых здесь не режут, а стреляют) и визгом наказуемых собак, но тем не менее жилось мне превосходно. Впечатлений тьма. Поживи В<иктор> В<икторович> со мной один день, он или удрал бы, или же вообразил бы себя где-нибудь в Сингапуре или Бразилии. Вообще я доволен своей поездкой. Неприятно только безденежье. Невероятно, но верно: я выехал из Москвы с 150 рубл<ями>.
Прощайте. Подана лошадь. О геморрое потом. Сегодня я в дороге буду до ночи.
Ваш А. Чехов.
Почтение Вашим.
(обратно)Чеховой М. П., 5 мая 1887
269. М. П. ЧЕХОВОЙ*
5 мая 1887 г. Часов-Яр.
5 май. Станция Часов-Яр.
6½ часов вечера.
Еду от Кравцова в Славянск, откуда направляюсь (ночью) в Святые горы*.
Из Св<ятых> гор — в Таганрог, куда потрудитесь написать о дне выезда на дачу*.
Теперь мои критики имеют полное право сравнивать меня с Лейкиным: я хромаю на левую ногу, к<ото>рая болит.
Деньги на исходе. Если останусь без копейки, то поступлю в Таганроге в михайловские певчие*.
Погода чудесная. Виды восхитительные. Напоэтился я по самое горло: на 5 лет хватит. Поклоны.
Чехов.
Когда Иваненко поедет домой?
На обороте: Москва,
Кудринская Садовая, д. Корнеева
Марии Павловне Чеховой.
(обратно)Чеховым, 11 мая 1887
270. ЧЕХОВЫМ*
11 мая 1887 г. Таганрог.
11 май. Таганрог.
Стрепетом продолжаю. От Кравцова я поехал в Святые горы. До Азовской дороги пришлось ехать по Донецкой от ст. Крестная до Краматоровки. Донецкая же дорога изображает из себя следующий соус:
Центральный шарик — это ст. Дебальцево. Остальные шарики — это всяческие Бахмуты, Изюмы, Лисичански, Лугански и прочие пакости. Все ветви похожи друг на друга, как камбурята, так что попасть в Дебальцеве вместо своего поезда в чужой так же легко, как в потемках принять Весту за фальшивого монетчика*. Я оказался настолько находчивым и сообразительным, что поездов не смешал и благополучно доехал до Краматоровки в 7 часов вечера. Здесь духота, угольный запах, дама жидовка с кислыми жиденятами и 1½ часа ожидания. Из Крамат<оровки> по Азов<ской> дороге еду в Славянск. Темный вечер. Извозчики отказываются везти ночью в Св<ятые> горы и советуют переночевать в Славянске, что я и делаю весьма охотно, ибо чувствую себя разбитым и хромаю от боли, как 40 000 Лейкиных. От вокзала до города 4 версты за 30 коп. на линейке. Город — нечто вроде гоголевского Миргорода; есть парикмахерская и часовой мастер, стало быть, можно рассчитывать, что лет через 1000 в Славянске будет и телефон. На стенах и заборах развешаны афиши зверинца, под заборами экскременты и репейник, на пыльных и зеленых улицах гуляют свинки, коровки и прочая домашняя тварь. Дома выглядывают приветливо и ласково, на манер благодушных бабушек, мостовые мягки, улицы широки, в воздухе пахнет сиренью и акацией; издали доносятся пение соловья, кваканье лягушек, лай, гармонийка, визг какой-то бабы… Остановился я в гостинице Куликова, где взял № за 75 коп. После спанья на деревянных диванах и корытах сладостно было видеть кровать с матрасом, рукомойник и — о великодушие судьбы! — милейшего Якова Андреича. (Путешествуя по миру, я пришел к заключению, что Яков Андреич гораздо полезнее и приятнее Якова Алексеича*, Якова Сергеича Орловского и даже Яшеньки М.*!) В открытое настежь окно прут зеленые ветки, веет зефир… Потягиваясь и жмурясь, как кот, я требую поесть, и мне за 30 коп. подают здоровеннейшую, больше, чем самый большой шиньон, порцию ростбифа, который с одинаковым правом может быть назван и ростбифом, и отбивной котлетой, и бифштексом, и мясной подушечкой, к<ото>рую я непременно подложил бы себе под бок, если бы не был голоден, как собака и Левитан на охоте.