Теперь — как Ваше здоровье? Выходите ли Вы на воздух? Если судить по критике Буренина о Мережковском*, то у Вас теперь 15–20° мороза… Холодно чертовски, а ведь бедные птицы уже летят в Россию! Их гонят тоска по родине и любовь к отечеству; если бы поэты знали, сколько миллионов птиц делаются жертвою тоски и любви к родным местам, сколько их мерзнет на пути, сколько мук претерпевают они в марте и в начале апреля, прибыв на родину, то давно бы воспели их… Войдите Вы в положение коростеля, который всю дорогу не летит, а идет пешком, или дикого гуся, отдающегося живьем в руки человека, чтобы только не замерзнуть… Тяжело жить на этом свете!
Я приеду в Питер в начале поста, через 2–3 дня после того, как получу из «С<еверного> в<естника>» гонорар. Если во вторник Вы будете в редакции, то, проходя мимо конторщицы, напомните ей о моем существовании и безденежье.
Весь февраль я не напечатал ни одной строки, а потому чувствую большой кавардак в своем бюджете.
Надеюсь, что Вы не забыли про Волгу*.
Будьте здоровы; желаю Вам хорошего аппетита, хорошего сна и побольше денег.
До свиданья.
Ваш А. Чехов.
(обратно)Лейкину Н. А., 7 марта 1888
386. Н. А. ЛЕЙКИНУ*
7 марта 1888 г. Москва.
7 марта.
Спешу ответить на Ваше письмо, добрейший Николай Александрович. Я жду Вас в четверг*. В 12½ часов я приготовлю завтрак, каковой и приглашаю Вас разделить со мной. От меня поедем, куда нужно. А главное, потолкуем.
У меня есть фрак, но нет охоты и уменья читать. Я не в состоянии одной минуты почитать вслух, тем паче публично: сохнет горло и кружится голова. Итак — читать я не буду*. Прошу прощения у Вас и у В. В. Комарова и уверен, что Вы не будете в претензии, тем более что мое отсутствие не испортит вечера.
Пахнет кислой капустой и покаянием*.
Грузинский в Москве. Я скажу ему, чтобы он был у меня в четверг к 12 часам. Он будет рад познакомиться с Вами.
Почтение Прасковье Никифоровне и Феде. До свидания.
Ваш А. Чехов.
(обратно)Давыдову В. Н., между 7 и 10 марта 1888
387. В. Н. ДАВЫДОВУ*
Между 7 и 10 марта 1888 г. Москва.
Поздравляю Вас, милый Владимир Николаевич, с постом, с окончанием сезона и с отъездом в родные палестины*. Податель сего* уполномочен попросить у Вас моего цензурованного «Калхаса», каковой мне нужен. Если это письмо не застанет Вас дома, то, будьте добры, передайте кому-нибудь «Калхаса» для передачи мне или же возьмите его с собой в Питер, куда я прибуду в субботу на этой неделе. В Питере побываю у Вас и возьму «Калхаса».
Будьте здоровы. Хорошего Вам пути!
Ваш А. Чехов.
На обороте: Его высокоблагородию
Владимиру Николаевичу Давыдову.
(обратно)Чехову М. П., 14 и 15 или 16 марта 1888
388. М. П. ЧЕХОВУ*
14 и 15 или 16 марта 1888 г. Петербург.
Пишу сие в редакции «Нов<ого> времени». Только что вошел Лесков. Если он не помешает, то письмо будет кончено.
Доехал я благополучно, но ехал скверно, благодаря болтливому Лейкину. Он мешал мне читать, есть, спать… Всё время, стерва, хвастал и приставал с вопросами. Только что начинаю засыпать, как он трогает меня за ногу и спрашивает:
— А вы знаете, что моя «Христова невеста»* переведена на итальянский язык?
Остановился я в «Москве», но сегодня переезжаю в редакцию «Нов<ого> вр<емени>», где m-me Суворина предоставила мне 2 комнаты с роялью и с кушеткой в турнюре. Поселяюсь у Суворина — это стеснит меня немало.
Сухари отданы Александру. Семья его здрава, сыта, одета чисто. Он не пьет абсолютно, чем немало удивил меня.
Идет снег. Холодно. Куда ни приду, всюду говорят о моей «Степи». Был у Плещеева, Щеглова и пр., а вечером еду к Полонскому.
——
Я переехал на новую фатеру. Рояль, фисгармония, кушетка в турнюре, лакей Василий, кровать, камин, шикарный письменный стол — это мои удобства. Что касается неудобств, то их не перечтешь. Начать хоть с того, что я лишен возможности явиться домой в подпитии и с компанией…
До обеда — длинный разговор с m-me Сувориной о том, как она ненавидит род человеческий, и о том, что сегодня она купила какую-то кофточку за 120 р.
За обедом разговор о мигрени, причем детишки не отрывают от меня глаз и ждут, что я скажу что-нибудь необыкновенно умное. А по их мнению, я гениален, так как написал повесть о Каштанке. У Сувориных одна собака называется Федором Тимофеичем, другая Теткой, третья Иваном Иванычем.