— Разве вы действительно станете сечь их, господин полковник? — робко спросил поручик.
— Фердаммт! Не воображаете ли вы, что я для одного удовольствия вашего выставил их вам напоказ? — возразил полковник, нахмурив брови.
— Жаль будет исполосовать кровавыми чертами это упругое и красивое тело такого дивного розового цвета, — заметил капитан Шимельман со вздохом сожаления.
— Вы глупец, капитан, — грубо остановил его полковник, — бросьте чувствительность, мы здесь на войне, эти люди наши враги, они не хотели нам покориться и подняли нас на смех, нужен страшный пример, от которого ужасом объяло бы этих мятежных горцев.
— Справедливо, господин полковник, простите, я говорил необдуманно, — смиренно ответил капитан.
Полковник презрительно пожал плечами и обратился к старику, который не думал отирать кровь, струившуюся из его раны.
— Подойдите, — приказал полковник. Анабаптист тихо подошел.
— Я согласен, — грубо сказал полковник, — отсрочить казнь этих девушек, даже готов помиловать их, но предупреждаю, помилование зависит от одного вас, вы держите в своих руках жизнь их и смерть, вы можете спасти их, если хотите.
— Что мне сделать для этого? — с живостью вскричал старик.
— Точно вы не знаете! Откажитесь от мнимого своего неведения, не настаивайте на том, чтоб обманывать меня, — словом, сообщите мне те сведения, которые я неоднократно от вас требовал, говорите, я слушаю вас.
— Увы, — ответил старик, в отчаянии ломая руки, — вы требуете от меня того, чего я исполнить не могу, я ничего не знаю, могу вас уверить. Неужели вы думаете, что я давно бы не ответил вам, если б мне что-нибудь было известно? Беру Бога в свидетели, что удовлетворить вас мое искреннейшее желание.
— Все то же упорство во лжи! — вскричал с раздражением полковник. — Хорошо же, пусть вся гнусность этой казни падет на вас одних, вы хотите ее, вы меня вынуждаете оставаться неумолимым.
Он взмахнул саблей и крикнул палачам:
— Делайте свое дело!
Прутья свистнули и как ножом резнули девушек по обнаженной груди.
Страшный крик исторгла у них боль. Вопли ужаса и отчаяния поднялись в толпе. Мужчины, женщины и дети бросились не противиться этому возмутительному истязанию, беднягам этого не пришло бы в голову, но собою заслонить несчастных.
Пруссаки не поняли, или, вернее, прикинулись, будто не понимают этого невольного изъявления всеобщего негодования.
— Пли! — скомандовал полковник.
Дула ружей опустились вновь, и раздался страшный залп.
Вместо того чтоб бежать, крестьяне теснее прижались один к другому и, взмахнув шляпами в воздухе, вскричали в один голос:
— Да здравствует Франция!
— Пли! — опять скомандовал полковник. Вторично грянул залп.
— Да здравствует Франция! — снова воскликнули крестьяне в порыве восторженной преданности, призывающей смерть.
Так продолжалось залп за залпом, вслед за каждым крики «Да здравствует Франция!» постепенно становились слабее.
После пятого залпа настала мертвая тишина.
Все население деревни было истреблено[6].
— Ага! — вскричал полковник, поднося к губам сигару, которую не переставал курить во все время этого жестокого побоища. — Гнездо ехидн, кажется, раздавлено, в живых не осталось ни единой.
Вдруг человек, или, вернее, кровавый призрак без человеческого образа, поднялся из груды тел, стал перед полковником и, брызнув ему в лицо несколькими каплями крови, струившейся из его ран, произнес могильным голосом:
— Каин! Будь заклеймен как первый убийца! Каин, проклинаю тебя! Проклинаю… убийцу женщин, детей и старцев!
Полковник протянул руку к седельным чушкам, но не успел взять пистолета, как раненый уже упал навзничь; он был мертв прежде, чем коснулся земли.
— Господа, — холодно сказал полковник офицерам, отирая забрызганный кровью лоб, — нам здесь нечего делать более, надо поджечь эти хижины и двинуться в путь.
Приказание было исполнено тотчас, и вскоре несчастная деревня изображала собою один громадный костер; после населения истреблялись жилища, пруссаки действовали сообразно своей неумолимой системе.
Спустя двадцать минут колонна, впереди которой ехали фургоны и телеги с добычею, выходила из деревни по дороге, лежавшей к прусскому лагерю.
Позади себя неприятель оставил смерть и развалины как несомненные признаки своего прохода.
Одиннадцать часов пробило на отдаленной колокольне в ту минуту, когда последний прусский солдат скрылся из виду за склоном горы.
6
Это ужасное событие — исторический факт; доказательства в наших руках. (Примеч. автора.)