«Понимаешь, Машу (жену) в деревню послал за бутылкой, но что-то долго она там ходит…» Веселый и добрый был человек.
На этот раз не увидел я ни Егора Иваныча, ни кордона, где во дворе когда-то ходили куры, индюшки, гуси и где в половодье на припеке собиралась прорва ужей. Памятником всему, что было, стояли в высокой траве лишь покосившиеся ворота, да еще дятел упорно долбил трухлявый ольховый ствол, под которым мы сиживали с милым, веселым хохлом. Умер Егор Иваныч.
Плывем дальше. Как и на всякой реке, есть тут места неглубокие, с быстриной, а есть и широкие бездонные плесы — прибежище местных лещей до пяти килограммов весом. Есть в Хопре и крупные щуки, и тучные сазаны. Сома поймали однажды в восемьдесят с лишком килограммов.
И есть, конечно, тут окунь, плотва, язи. Пишут: было когда-то рыбы в Хопре немерено — «возами шла на продажу». Особенно славились местные сазаны. Михаил Александрович Шолохов, завзятый охотник и рыболов, любил ловить сазанов, но ловил не в Дону, а специально приезжал на Хопёр, становился лагерем вблизи теперь исчезнувшего хуторка. Об этих семейных вылазках на Хопёр рассказывал мне сын Шолохова Михаил Михайлович. «Самым завзятым рыболовом в команде была мать. Если не позовут к завтраку, утреннюю зарю могла растянуть до обеда. Отец лишнего ловить не любил, но однажды за утро вытащил из Хопра дюжину сазанов. И крупных. Рекордная его добыча — сазан в двадцать пять килограммов».
Есть на Хопре новость. Появился тут травоядный гигант — толстолоб. Дальневосточная эта рыба завезена была в водоемы с буйной растительностью и нигде, кроме Каракумского канала, не нерестилась. Еда ее — всякая мягкая зелень воды. Растет быстро, и к осени, перед залеганием в ямы, вегетарианец набирает изрядно жира. Как попали эти рыбы в Хопёр, неизвестно. Считают — с весенними водами из прудовых хозяйств. По всем законам толстолобы в этой реке не должны размножаться. Ихтиологи на этом настаивают. Но рыбаки возражают: откуда ж рыбешки с палец, с ладошку? Крупные рыбы держатся стаями у поверхности и своими набегами пугают на ямах робких лещей и «смущают всякую рыбу».
Ловить толстолоба удочкой очень непросто, но приспосабливаются. Для наживки опробованы пучки водорослей, листики клевера, ломтики огурцов, помидоров, всякие каши. Надежнее всего оказался горох — пареный и зеленый. На крючке большие, до двадцати килограммов, рыбы ведут себя буйно — рвут лески, ломают удилища. «Непутевая рыба», — сказал бывалый здешний удильщик.
Мы с воронежским другом Александром Клецких даже не попробовали покуситься на толстолоба, но попросили здешнего лесника Александра Викторовича Дорошенко попытаться поймать хотя бы одного — нам для съемки. Представьте себе, поймал! Ночь сидел на Хопре, а утром нас разбудил: «Идемте к реке — на кукане ожидают вас толстолобы». Ну, конечно, мы, как звери, накинулись на эту готовую опрокинуть нас в лодке добычу…
Доплыли по Хопру мы до славного «Нью-Хопёрска», то есть до Новохопёрска, бывшего когда-то большой станицей, куда с Дона приплывали баржи и пассажирские катера. Тут у Хопра правый берег возвышается, как гора. Поднимаясь с лесником по тропе лесом, высоту берега мы почувствовали.
Внизу, в синевших и тронутых желтизною лесах, светлела лента Хопра, небольшая лодка виднелась комариком на воде. Тишина была оглушительной. Летевшая с высокого берега сойка, увидев нас, уронила желудь, и мы видели, как по воде побежали крути. Неторопливо и тихо Хопёр утекал к Дону.
Те самые толстолобы.
Фото автора. 3 ноября 2005 г.
Дела семейные
(Окно в природу)
Нас умиляют животные, у которых наблюдаем упорядоченную семейную жизнь, кажется, в ней присутствует то, что к человеческих отношениях называют моралью. Увы, животные существуют по своим разнообразным законам, продиктованным не моралью, а целесообразностью выживании каждого вида в привычных условиях.
И чаще мы видим ситуацию, когда самец с окончанием брачных встреч никакого участия в судьбе потомства не принимает. Характерный пример — медведи. Тут дело доходит даже до каннибализма. Взрослый медведь, встретив весной медведицу с медвежатами, норовит задавить малышей и сожрать. Мать таких встреч избегает и отчаянно малышей защищает, если нападение все-таки состоялось. Любопытно, что самец может быть малышам и отцом, им неведомым. То же самое наблюдается у леопардов.
А сильный лев, посягнувший на жизнь самца в своеобразной семье (прайде) сородичей, убив соперника-льва, убивает и малышей. И львицы покорно принимают нового повелителя.
У слонов самка выращивает малыша бел отца. Почуяв беременность, она покидает возлюбленного и возвращается в материнскую группу, где самцов нет. Но воспитывать слоненка ей помогают «тетушки».
Не участвуют в воспитании детворы самцы гаремных животных, например, оленей, где самый сильный удерживает возле себя нескольких самок, все заботы ложатся на матерей.
То же самое — у морских котиков. Рожденный детеныш оказывается в большом стаде молодняка. Уплывающая кормиться в океан мать в этом галдящем сообществе по голосу находит своего сосунка. Самки, участвующие в брачных игрищах тетеревов, глухарей, перепелов, коростелей, удаляются после них к гнездам, и птенцы вырастают только при материнской заботе. Этот порядок является законным для многих птиц.
Но есть животные, заключающие брачный союз на сезон выведенья птенцов. Тут токования выявляют способности к семейной жизни каждого из партнеров. Ритуальные подношенья подруге еды — рыбок, лягушек, жуков или даже просто палочек — у некоторых птиц выявляют готовность самца к воспитанью потомства.
Образцовые семьянины — верность на всю птичью жизнь.
Результат смотрин иногда заканчивается синхронным криком, означающим заключение нерушимого союза семейной жизни по крайней мере до возмужанья потомства. Этот «торжествующий крик любви» хорошо наблюдается у журавлей.
Исключительно важное значение имеет он у пингвинов. Императорские пингвины в Антарктиде выводят птенцов в экстремальных условиях — на льдине при морозах пятьдесят градусов и сильном ветре. Продолжение рода у этих прекрасных бескрылых созданий возможно только при верности друг другу в супружеской паре, когда одна птица на много дней уходит кормиться к воде за десять и более километров и непременно возвращается к партнеру, чтобы сменить его на родительском посту сбереженья потомства.
Как действует этот союз, я несколько раз наблюдал и в колонии цапель. Гнездо у птиц построено кое-как. Но никогда, ни на минуту оно не остается без присмотра. Цапля с него взлетит, только когда с охоты к гнезду возвращается другой родитель. У некоторых видов цапель дело доходит до ритуала «сдал принял гнездо» — одна из птиц передает другой в клюве веточку. Только по приеме этого «документа» второй родитель может лететь.
Совместное воспитанье потомства характерно для многих животных, особенно тех, кому непросто добывать корм. Вместе кормят птенцов многие хищные птицы — орлы, ястребы, соколы. Сбиваясь с ног, парой кормят птенцов и мелкие летуны — скворцы, воробьи, соловьи, дрозды, ласточки. У крупных хищников наблюдается «матриархат». Дело отца — приносить корм, отдавать его самке, и она уже делит его меж птенцами или съедает сама.
Крупные долгоживущие птицы тяготеют друг к другу. И хотя на зимовку (проверено радиослежением) улетают иногда порознь и часто разными путями, родное гнездо весною заставляет их встретиться, и совместная жизнь продолжается. При избытке корма некоторые птицы, например зимородки, заводят две-три семьи и, неустанно охотясь, помогают подругам «поставить на ноги» малышей. И никаких «моральных» проблем не возникает. Такой порядок вещей для этого вида животных выгоден.
Семейный союз на время воспитанья потомства наблюдается и у крупных животных. В Африке на глаза постоянна попадаются кабаны-бородавочники и члены всего семейства: мать — впереди, малыши — цепочкой — за нею, и строй замыкает папаша. Его дело следить: не отстал ли кто-либо и нет ли опасности. Все члены семьи не теряют друг друга из виду благодаря прутикам длинных, поднятых вверх, как антенны, хвостов. При опасности семья стремится к убежищу, вырытому в земле. Мамаша и малыши катятся вниз рылом вперед, а папаша пятится задом, выставляя наружу хорошо вооруженное рыло — попробуй сунься!