Выбрать главу

Простите, я плохой критик; может быть, и хороший, но своих критических мыслей я не умею излагать на бумаге. Поэтому я не могу написать Вам ничего такого, что хотелось бы Вам прочесть как автору.

Если цензура не пускает пьесу* только потому, что в ней фигурируют солдат и солдатка, то можно солдата заменить фабричным или московским извозчиком. Суть пьесы останется та же. Ведь Вы пишете не критику на солдатчину, а живых людей. Дело не в мундире и не в поддевке.

В конце III акта Кирилл у Вас излишне резок. Надо, думаю, чтобы он ласкался, а чтобы Афимья по его тону поняла, в чем дело. Не знаю, быть может, этот резкий переход сделан Вами нарочно ввиду сценических условий, но в жизни и в повести дело не обходится без оттенков. Да и нет надобности рисовать Кириллу злодеем. Парни, которых любят бабы, народ по преимуществу незлой и душевно ленивый, мягкий и нерассудительный, как сами бабы, — в этом их обаятельная сторона. Несчастную и сердцем тоскующую, забитую свекром и жизнью бабу наглостью и фантастичностью не проймешь.

«Мы-ста» и «шашнадцать» сильно портят прекрасный разговорный язык. Насколько я могу судить по Гоголю и Толстому, правильность не отнимает у речи ее народного духа. Эти «мы-ста» и «шашнадцать» производят на меня всегда впечатление mouches volantes[5], которые мешают смотреть на ясное небо. Какое-то излишнее и досадное впечатление.

Что еще? Солдат Григорий прощает бабу — это чудесно во всех отношениях и, вероятно, в сценическом тоже. Но зачем он у вас говорит ёрническим языком? Разве это нужно, характерно? Такой великодушный, красивый акт, как прощение, и этот язык в жизни, быть может, и совместимы, но в художественном произведении от такого совместительства пахнет неправдой. Разговор о питейной торговле и процентах разрушает всю прелесть прощения и того благодушного представления, какое все мы имеем о денщиках. Рано у Вас молодой человек заговорил о питейном и ссуде под залог. Это страшная штука. Еще и коготок не увяз и лапки чисты, а Вы уж пишете, что пропала птичка*. Дайте ей пожить! Или начинайте сначала, с коготка, чтоб видно было.

Повторяю, пьеса очень хорошая, и я от души рад, что Вы прислали мне ее. Был бы рад поговорить с Вами и поближе познакомиться.

Разговор в IV акте перед приходом Афимьи сделан у Вас замечательно тонко. Только не думаете ли, что Афонька будет мешать? Ведь галерка хохотать будет и не даст актерам играть. А актеры ведь, как водится, из Афоньки будут делать не дурачка, а шута. Роль опасная.

От души желаю Вам всего хорошего, а главное — успеха и полного расцвета. Желаю искренно, как искренно верю, что у Вас настоящий драматический талант.

Уважающий А. Чехов.

(обратно)

Шавровой Е. М., 24 марта 1892*

1146. Е. М. ШАВРОВОЙ

24 марта 1892 г. Мелихово.

24 март.

Уважаемая Елена Михайловна, посылаю Вам рассказ, напечатанный в «Московской иллюстр<ированной> газете»*. Отдавая его в печать, я не читал его; если найдете перемены, то вините не меня. Впрочем, название «Горбун» — моих рук дело. Изменил я также и подпись, переставив буквы, на случай если сотрудничество в «малой» прессе покажется Вам немножко мове́[6]. Хотя я рекомендовал бы Вам не брезговать. По-моему, надо пройти все ступени, прежде чем стать литературной графиней. Не стыдитесь быть титулярной советницей в салопе, пьющей по утрам вместо кофе — кофейную гущу. Бейте ворону — сороку, добьетесь до бела лебедя.

Как А. И. Урусов? Что?

Напишите поподробнее.

Ваш А. Чехов.

Лопасня Моск. — Курск.

На конверте:

Здесь, Б. Афанасьевский пер., д. Лачиновой Елене Михайловне Шавровой.

(обратно)

Мизиновой Л. С., 25 марта 1892*

1147. Л. С. МИЗИНОВОЙ

25 марта 1892 г. Мелихово.

25 марта.

10 градусов мороза.

Маша просит Вас приехать на Страстной и привезти духов. Я бы и сам купил духи, но в Москве я буду не раньше Фоминой недели.

Желаем всего хорошего. Скворцы улетели. Тараканы еще не ушли, но пожарную машину мы все-таки осмотрели*.

Машин брат.

Вы б с Дуней познакомились!

(обратно)

Мизиновой Л. С., 27 марта 1892*

1148. Л. С. МИЗИНОВОЙ

27 марта 1892 г. Мелихово.

92, III, 27.

Лика, лютый мороз на дворе и в моем сердце, а потому я не пишу Вам длинного письма, какое Вы хотели получить.