— Я счастлив, сеньоры, не этими рукоплесканиями, но вашей преданностью общественному делу. Вы понимаете — как я, не правда ли? — что мы не можем долее переносить поступки человека, выбранного нами. Он оказался недостойным вверенной ему власти, он изменил своей обязанности, и час отставки скоро пробьет для того, кто нас обманул.
Полковник, без сомнения, долго продолжал бы эту речь, если бы вдруг один из присутствующих, не видя ничего положительного и ясного в этом потоке звучных слов, не прервал его хриплым голосом:
— Все это прекрасно, полковник, всем известно очень хорошо, что мы преданы душой и телом нашему отечеству, но каждая преданность требует платы! Что же мы получим за это в конце концов? Мы собрались сюда не для того, чтобы курить друг другу фимиам, а, напротив, чтобы окончательно условиться. Пожалуйста, приступайте же немедленно к делу.
Полковник сначала несколько оторопел, но оправился почти тотчас же, и, обернувшись с улыбкой к говорившему, сказал:
— Я только что хотел приступить к делу, любезный капитан, но вы перебили меня.
— Когда так, — отвечал капитан, — положим, что я ничего не сказал; объясните же нам все в двух словах.
— Во-первых, — отвечал полковник, — я сообщу вам известие, которое, думаю, будет принято вами с радостью. Мы собираемся в последний раз!
— Хорошо, хорошо, — сказал положительный капитан, ободряя взорами своих товарищей, — прежде скажите нам о награде.
Полковник понял, что хитрость уже невозможна, тем более что все присутствующие принимали сторону своего товарища и начали перешептываться самым зловещим образом.
В ту минуту, когда он решился наконец приступить к делу, дверь гостиницы отворилась, и человек, закутанный в широкий плащ, вошел в залу. Перед ним шел алферец дон Сирвен, который закричал громким голосом, совершенно заглушившим разговор:
— Генерал, кабальеро, генерал!
При этих словах тишина наступила, как бы по волшебству. Тот, которого назвали генералом, остановился посреди залы, обвел взором всех присутствующих, потом снял шляпу, спустил плащ, и явился в полном генеральском облачении.
— Да здравствует генерал Герреро! — закричали все, вставая с энтузиазмом.
— Благодарю, господа, благодарю, — отвечал генерал, кланяясь несколько раз. — Этот горячий прием радует меня, но замолчите, прошу вас, для того чтобы мы могли скорее кончить дело, по которому мы собрались сюда; минуты драгоценны и несмотря на принятые предосторожности наше присутствие в этой гостинице может быть обнаружено.
Все приблизились к генералу с любопытством, которое легко понять. Он продолжал:
— Я немедленно приступлю к делу. Для того чтобы не терять время — чего хотим мы? Свергнуть президента и заменить его другим, который более будет соблюдать наши интересы?
— Да-да! — закричали все.
— Но тут дело идет о нашей голове, — прибавил генерал холодно, — нам нечего обманывать себя на этот счет, если наш план не удастся, победители расстреляют нас без всякой жалости; но нам удастся, — поспешил он прибавить, приметив неприятное впечатление, произведенное этими словами на присутствующих, — нам удастся, потому что мы приступаем решительно к делу страшному, и каждый из нас знает, что его состояние зависит от выигрыша этого дела, начиная от алфереца до бригадного генерала; каждый знает, что от успеха он получит два чина, и что эта ставка довольно хороша для того, чтобы заставить наименее решительного не дрогнуть, когда настанет минута начать борьбу.
— Да-да, — сказал среди глубокой тишины капитан, замечания которого до прихода генерала так смутили полковника, — все это очень хорошо. Действительно, конечно, очень приятно получить разом два чина, но нам обещали еще кое-что от вашего имени, сеньор.
Генерал улыбнулся.
— Вы правы, капитан, — сказал он, — и я намерен сдержать все обещания, сделанные от моего имени, не тогда, как вы имеете право предполагать, когда удастся наше славное предприятие. Может быть, вы боитесь, что тогда я буду искать предлога, чтобы не исполнить моего обещания?
— Когда же? — с любопытством спросил капитан.
— Сейчас, сеньоры, — вскричал генерал громким голосом, обращаясь не к капитану, а ко всему собранию. — Я хочу вам доказать мое полное доверие к вам и к вашему слову!
Радость, удивление, может быть, недоверие до того овладели присутствующими, что они оставались неподвижны и не произносили ни слова.
Генерал рассматривал их с минуту и улыбнулся с насмешливым видом, потом, отвернувшись, пошел к двери гостиницы и отворил ее. Офицеры с жадностью следили за его движениями, едва переводя дух, и не смели еще предаваться жадной радости, овладевшей ими.
Генерал кашлянул два раза.
— Я здесь, — отвечал голос из тумана.
— Принесите мешки, — приказал дон Себастьян и небрежно воротился на середину залы.
Почти тотчас вошел человек с тяжелым кожаным мешком. Этот человек был Карнеро, капатац; по знаку генерала, он положил свою ношу и вышел, но через несколько минут воротился с другим мешком, который положил возле первого, потом, поклонившись своему господину, удалился, и дверь затворилась за ним.
Генерал раскрыл мешки, и золото посыпалось на стол; инстинктивно присутствующие подвинулись вперед и протянули сжатые руки.
— Теперь, сеньоры, — сказал генерал, все бесстрастный, и небрежно положив руку на груду золота, — позвольте мне напомнить вам наши условия, нас здесь тридцать пять человек, не правда ли?
— Тридцать пять, генерал, — отвечал капитан, окончательно сделавшийся оратором собрания.
— Очень хорошо; эти тридцать пять кабальеро, подразделяются таким образом: десять алферецов, из которых каждый должен получить двадцать пять унций. Сеньор дон Хайме Лупо, — обернулся он к полковнику, — потрудитесь передать по двадцать пять унций каждому из этих господ.
Алферецы, или подпоручики, пробились сквозь ряды и подошли получить унции, которые полковник отдал каждому; потом отступили с радостным движением, которого и не думали скрывать.
— Теперь, — продолжал генерал, — двенадцать капитанов, которым, прошу вас, сеньор дон Лупо, передать от меня каждому по пятьдесят унций.
Капитаны положили деньги в карман так же бесцеремонно, как и алферецы.
— У нас есть десять теньентов, которым приходится по тридцать пять унций каждому, не правда ли?
Теньенты, или поручики, нахмурившие было брови, когда капитанам заплатили прежде них, с поклоном получили деньги.
— Остаются теперь три полковника, из которых каждый имеет право на сто унций, — сказал генерал, — благоволите вручить их, любезный полковник.
Тот не заставил два раза повторить просьбу.
Однако не все золото было роздано, на столе оставалось еще довольно значительная сумма.
Генерал дон Себастьян Герреро несколько минут перебирал пальцами унции, сиявшие на огне, наконец он отодвинул золото от себя.
— Сеньоры, — сказал он с приятной улыбкой, — остается почти пятьсот унций, которые совсем мне не нужны, позвольте мне просить вас разделить их между вами, чтобы помочь ждать сигнала, который вы должны получить от меня.
При этой последней любезности, энтузиазм дошел до крайней степени, крики и уверения в преданности сделались неистовы.
Один генерал оставался бесстрастен, присутствуя спокойно и холодно при разделе, которым опять занялся полковник.
Когда все золото исчезло и жар начал остывать, дон Себастьян, который, подобно гению зла, не переставал обводить взглядом, глубоко насмешливым, этих людей, преданных жадности, ударил кулаком по столу, требуя тишины. Все замолчали.
— Сеньоры, — сказал он, — я сдержал все мои обещания, я приобрел право полагаться на вас; мы уже не будем более собираться — я после сообщу вам мои намерения, только будьте готовы действовать при первом сигнале. Через десять дней будет праздник годовщины провозглашения независимости, если мои предвидения не обманывают меня, если ничто не расстроит мои планы, я, вероятно, выберу этот день для приведения в исполнение моего намерения; впрочем, я постараюсь предупредить вас. Теперь разойдемся — уже поздно и более продолжительное заседание в этом месте может компрометировать священные интересы, за которые мы поклялись умереть.