— К чему, друг мой, напоминать в эту минуту?
— К тому, — с живостью перебил Антуан Ралье, — чтобы вы убедились, что можете располагать всеми нами, как вам заблагорассудится: руки, кошелек и сердце — все вам принадлежит.
— Я это знаю, друг мой: вы видите, что я, не колеблясь, обратился к вам, рискуя даже скомпрометировать вас. Оставим же это и приступим к делу. Что вы сделали?
— Я исполнил ваше приказание, друг мой: по вашему желанию я нанял и меблировал дом на улице Такуба.
— Извините, вам известно, что я очень мало знаю Мехико: я приезжал сюда редко и никогда не оставался надолго.
— Улица Такуба одна из главных в Мехико; она напротив дворца и в двух шагах от той улицы, где я сам живу с моими родными.
— Прекрасно! Под каким именем нанят этот дом для меня?
— Под именем дона Серапио де-ла-Ронда. Ваши слуги уже два дня, как приехали.
— То есть?
— То есть, Весельчак и Черный Лось: первый — ваш мажордом, а второй ваш камердинер; они все привели в порядок, и вы можете переехать, когда хотите.
— Сегодня же.
— Я сам вас провожу.
— Благодарю! А потом?
— Потом брат мой Эдуард нанял от своего имени у заставы Сан-Лазаро небольшой домик, где десять лошадей тотчас будут помещены в великолепной конюшне.
— Хорошо — это касается Курумиллы: он будет жить в этом доме с вашим братом.
— Теперь приступим к другому, друг мой.
— Говорите!
— Вы не будете на меня сердиться?
— На вас? Полноте! — сказал Валентин, протягивая ему руку.
— Не зная, довольно ли у вас денег — а вы знаете, друг мой, что денег понадобится вам много…
— Знаю; ну так что ж?
— Ну…
— Я вижу, что я должен прийти к вам на помощь, любезный Антуан; так как вы считаете меня бедным охотником без копейки за душой и так как сердце ваше полно деликатности, то в каком-нибудь уголку моей спальни, в каком-нибудь ящике, от которого вы дадите мне ключ, вы положили пятьдесят, а может быть, и сто тысяч пиастров с намерением, если эта сумма окажется недостаточной, предложить мне более — не правда ли?
— Вы будете сердиться на меня за это?
— Напротив, я очень вам признателен, друг мой.
— О благодарю!
— Вы за что благодарите меня, любезный Антуан?
— За то, что вы принимаете сто тысяч пиастров.
Валентин улыбнулся.
— Вы именно таковы, каким я считал вас! Только, благодаря вас от глубины всего сердца за услугу, которую вы хотели мне оказать, я не принимаю ее.
— Вы отказываете мне, Валентин? — сказал Ралье печально.
— Я вам не отказываю, друг мой, я просто вам говорю, что мне не нужны эти деньги, и вот вам доказательство, — прибавил он, вынимая из портфеля бумагу, сложенную вчетверо, которую он подал своему соотечественнику. — Вы банкир, следовательно, вы знаете дом Торнуда Дэвидсона и К°.
— Это самый богатый банкирский дом в Сан-Франциско.
— Разверните же эту бумагу и прочтите.
Ралье повиновался.
— Неограниченный кредит открыт на меня Торнудом, — вскричал он голосом, дрожащим от радости.
— Это вам не нравится? — спросил Валентин, улыбаясь.
— Напротив, стало быть, вы богаты?
Облако печали пробежало по лицу охотника.
— Я вас огорчаю, друг мой?
— Ах! Вы знаете, некоторые раны не закрываются никогда. Да, друг мой, я богат; Курумилла, Весельчак и я, после смерти моего молочного брата, мы одни знаем в Апачерии самые богатые прииски, какие только существуют на свете. Я не поехал с вами в Мехико, для того, чтобы съездить на эти прииски. Теперь вы понимаете? Но что значит для меня это несметное богатство, когда сердце мое умерло и все радости моей жизни уничтожены навсегда!
Под тяжестью глубокого волнения, охотник опустил голову на грудь и подавил рыдание.
Курумилла встал среди всеобщей тишины, потому что никто не решался сказать слов утешения видя столь сильное горе и, положив руку на плечо Валентина, сказал мрачным голосом:
— Искатель Следов помни, что ты поклялся отмстить за нашего брата.
Охотник выпрямился, как будто его ужалила змея, и, крепко пожав руку, протянутую ему индейцем, смотрел на него с минуту со странной пристальностью.
— Только одни женщины плачут по мертвым, потому что не могут за них отмстить, — продолжал индеец тем же резким тоном.
— Да, вы правы, — отвечал охотник с лихорадочной энергией. — Благодарю вас, вождь, вы заставили меня опомниться.