— В монастырь бернардинок! — вскричал дон Марсьяль.
— Молчите! — сказал Валентин. — А знаете вы содержание этого письма, Карнеро?
— Донна Анита дала мне его прочесть. Дон Себастьян уведомляет настоятельницу, что он решил жениться на донне Аните, помешана она или нет, и что послезавтра, на восходе солнца, он пришлет в монастырь священника для совершения этого брака.
— Великий Боже! Что делать? — вскричал Тигреро в отчаянии. — Как помешать исполнению этого гнусного плана?
— Молчите! — опять остановил его Валентин. — Это все, Карнеро?
— Нет; дон Себастьян прибавляет еще, чтобы настоятельница приготовила молодую девушку к этому союзу, что сам он заедет завтра в монастырь объяснить донне Аните свою решительную волю; вот буквальные выражения его письма.
— Очень хорошо, друг мой. Благодарю вас за эти драгоценные сведения! Всего важнее, чтобы дон Себастьян не мог отправиться в монастырь бернардинок до трех часов дня. Вы понимаете, друг мой, как это важно? Устройте же это!
— Будьте спокойны, любезный Валентин; дон Себастьян не поедет в монастырь прежде назначенного вами часа, какие бы средства ни пришлось мне употребить на это.
— Полагаюсь на ваше обещание, друг мой! Теперь прощайте!
Валентин протянул капатацу руку, которую тот крепко пожал.
— Когда я вас увижу? — спросил капатац.
— Скоро! Я дам вам знать, — отвечал охотник.
Капатац поклонился, углубился в кусты и исчез; шум его шагов быстро отдалялся и наконец совершенно стих через несколько минут.
— Друзья мои, — сказал тогда Валентин: — настала минуту великой борьбы, к которой так долго готовились мы; не будем увлекаться ненавистью, будем действовать не так, как люди, которые мстят, а как люди правосудные; кровь призывает кровь по законам пустыни; но вспомните, что, как ни виновен этот человек, которого мы осудили, его смерть была бы неизгладимым пятном, клеймом бесславия на нашей чести.
— Но это чудовище не может назваться человеком! — вскричал Тигреро с гневом, тем более сильным, что он сдерживал его.
— Он может раскаяться.
— Разве мы миссионеры, чтобы проповедовать о забвении оскорбления? — с насмешкой сказал дон Марсьяль.
— Нет, друг мой, мы просто люди в великом и высоком значении этого слова, люди, которые часто грешили сами, но сделались лучше вследствие той борьбы, которую выдержали в жизни, вследствие горести, которая часто склоняла их головы под своим железным игом, и теперь хотят наказать, презирая мщение, которое представляют людям малодушным! Кто из вас, друзья мои, осмелится сказать, что он страдал более меня? Только в том я признаю право полагать на меня свою волю, и что он велит мне сделать — я сделаю.
— Простите меня, друг мой, — отвечал Тигреро, — вы всегда добры, вы всегда велики. Господь, наложив на вас тяжкую обязанность, одарил вас в то же время душой энергичной, и таким сердцем, которое не слабеет, а, напротив, укрепляется от несчастья; мы же люди обыкновенные; в нас беспрерывно пробуждается, несмотря на все наши усилия, свирепый инстинкт, мы не знаем другого закона, кроме закона возмездия. Забудьте безумные слова, произнесенные мною, и будьте убеждены, что я всегда с радостью буду повиноваться вам, что бы вы ни приказали мне, в убеждении, что вы можете желать только справедливого.
Охотник, пока друг его говорил голосом, прерывавшимся от волнения, опустил голову на руки и, по-видимому, был погружен в мрачные и горестные мысли.
— Мне не за что прощать вас, друг мой, — отвечал он кротким и ласковым голосом, — потому что я сам страдаю, я понимаю, что должны чувствовать вы. И мое сердце бьется часто от гнева и негодования — поверьте, друг мой, я должен выдерживать ежеминутную борьбу с самим собой, чтобы не ослабеть и не увлечься мщением там, где должно быть только наказание. Но оставим это, время дорого, мы должны принять меры таким образом, чтобы враги не обманули нас. Я был сегодня во дворце и имел с президентом республики — которого, как вам известно, я знаю давно и который удостаивает меня дружбой, хотя я считаю себя ее недостойным — продолжительный разговор, длившийся более часа; он дал мне бумагу, бланкет, с которым я могу делать, все что считаю нужным, для успеха наших планов.
— Вы получили эту бумагу?
— Она у меня на груди. Выслушайте меня: завтра на рассвете отправляйтесь в дом дона Антонио Ралье — он будет предупрежден о вашем визите — и сделайте то, что он скажет вам.
— А вы?
— Обо мне не беспокойтесь, друг мой, думайте только о ваших делах, потому что, повторяю вам, решительная минута приближается. Послезавтра настанут празднества по случаю годовщины мексиканской независимости, то есть послезавтра мы начинаем битву с нашим врагом, битва будет жестокая, потому что этот человек имеет железную волю, страшную энергию. Мы можем победить его, но не укротить; и если мы не будем остерегаться, он проскользнет между наших рук, как змея. Итак, наши личные дела должны быть окончены завтра. Хотя, на первый взгляд, меня не будет рядом с вами, но, знайте, буду помогать вам всеми силами. Только не забудьте, что вы должны действовать очень осторожно, в особенности, чрезвычайно сдержанно, если вы забудетесь хоть на одну секунду, это сейчас уведомит бесчисленных шпионов, рассыпанных вокруг монастыря бернардинок. Вы слышали и поняли, не правда ли, друг мой?