Наконец настала заря четвертого дня.
Как только Юлиану представился удобный момент, чтобы незаметно выйти на палубу, он бросился наверх и стал искать глазами бриг, о котором упоминалось в письме. Корабль небольших размеров уже привлек внимание матросов. Его брамсель был действительно из темно-красного полотна.
— К какой бы нации мог принадлежать этот бриг? — спросил один из ссыльных.
— На нем нет флага, — ответил квартирмейстер, — это, должно быть, американец. Впрочем, мы сейчас узнаем. Капитан велел поднять наш флаг.
В ответ на вопрос, выраженный поднятием французского флага на «Беллоне», бриг поднял английский флаг.
Юлиан подошел к Бернардо, которому до этой минуты он еще ничего не сообщил о письме, и сказал ему на наречии басков, которого никто на корабле не понимал:
— Слушай, что я тебе скажу: как бы тебя ни поразило то, что ты от меня услышишь, не подавай виду, чтобы никто не мог догадаться, о чем мы говорим.
— Говори, Юлиан, я буду нем, как истукан.
— Этот бриг, который идет по одному направлению с нами, следит за нами, чтобы спасти меня. Ты впоследствии поймешь, как я об этом узнал. В семь с половиной часов вечера я спущусь в воду и меня подберет шлюпка. Умеешь ли ты плавать?
— Немного — могу продержаться на воде с четверть часа; но все равно я с тобой отправлюсь. Я предпочитаю утонуть, чем остаться тут без тебя.
— Ну так решено: или мы спасемся, или погибнем вместе! Часам к семи подойди к вантам фок-мачты на штирборте, — я уже там буду. Сними верхнее платье и сапоги и перетянись хорошенько кушаком. А теперь разойдемся, чтобы не возбудить подозрения.
Вечером, воспользовавшись легким беспорядком, который всегда происходил на палубе в то время, когда ссыльные собирались уходить в свое тесное помещение, наши друзья сошлись в назначенном месте и, сбросив с себя верхнее платье, спустились вдоль каната прямо в морские волны. Ночь была очень темная, но, к их счастью, ветер утих.
Они поплыли тихо, стараясь не производить шума… Первые десять минут прошли совершенно спокойно. Молодые люди плыли равномерно, не спеша. Они уже находились в порядочном расстоянии от «Беллоны», которая продолжала свой путь, но обещанной шлюпки с фонарем все еще не было видно.
Бернардо, видимо, начал уставать, и Юлиан по временам поддерживал его, чтобы дать ему возможность перевести дух; но у него самого силы заметно слабели, а спасительного света фонаря все еще не было видно.
— Прощай, Юлиан! — захрипел Бернардо. — Я более не в силах плыть.
Юлиан подхватил товарища левой рукой и продолжал действовать одной правой.
— Я тебя погублю! — стонал Бернардо. — Оставь меня, спасайся один, иначе и ты со мною утонешь!
Он разжал руки, которыми держался за Юлиана, и погрузился в волны. Но Юлиан быстрым движением вытащил его опять на поверхность и, приподнявшись над волнами, испустил пронзительный крик. Бернардо лишился сознания, и Юлиану стоило большого труда удержаться на воде с тяжелой ношей. Вдруг нахлынула огромная волна, и беглецы исчезли в пучине. Еще два раза выплывал Юлиан на поверхность и кричал о помощи… В ту минуту как Юлиан, выбившись из сил, перестал бороться и готовился умереть, он почувствовал, как сильные руки подхватили его и положили рядом с Бернардо на дно лодки.
В это время исчезновение наших друзей было замечено на «Беллоне». Тотчас же был отдан приказ повернуть назад, но вследствие темноты, а также вследствие того, что на шлюпке потушили фонарь тотчас после спасения молодых людей, «Беллона», пролавировав напрасно часа три, решила продолжать свой путь.
На судне был составлен акт о смерти двух ссыльных, Юлиана Иригойена и Бернардо Зумето, упавших по неосторожности за борт и утонувших у Зеленого мыса. Акт этот подписали капитан корабля и офицеры, и он был спрятан для представления начальству по окончании плавания.
Тем временем беглецы были спасены и, оправившись, весело приближались к мысу Горн на бриге «Леона».
На другой день утром, оба воскресшие из мертвых вбежали на палубу и жадно осмотрели кругом весь горизонт.
Море было свободно, ни одного паруса не было видно.
Юлиан радостно вздохнул.
— Я свободен! Свободен! — вскричал он с невыразимым чувством облегчения. — Я когда-нибудь вернусь во Францию, и тогда!..
Он не докончил, голова его опустилась на грудь, и он погрузился в воспоминания.
Что касается Бернардо, то он с наслаждался жизнью, которую ему спас Юлиан; и с той минуты его привязанность к Юлиану перешла в какое-то обожание и он весь отдался чувству дружбы и признательности.