Выбрать главу

— Брат, — произнес мистер Вегг после того, как между ними установилось счастливое взаимопонимание, — мне хотелось бы спросить вас кое о чем. Помните тот вечер, когда я впервые заглянул сюда и застал вас омывающим в чае ваш мощный ум?

Продолжая чаепитие, мистер Венус кивнул в знак согласия.

— И вот вы сидите на том же месте, сэр, как будто никогда с него не сходили! — продолжал Вегг, глубокомысленно и восхищенно. — Вы сидите, сэр, с таким видом, будто можете выпить сколько угодно этого благоуханного напитка! Вы сидите, сэр, окруженный своими произведениями, и кажется, будто вас только что попросили исполнить «Родина, милая родина»{9}, чтоб доставить обществу удовольствие, и вы на это согласились!

Вдали от родины и роскошь не мила, О, пусть вернут вам ваши чучела, С которыми живым пернатым не сравняться, Чтоб с ними вы могли покоем наслаждаться. Родина, родина, милая родина!

Как бы тут ни было жутко, — прибавил мистер Вегг прозой, обводя взглядом мастерскую, — но если принять все во внимание, так лучше места не сыщешь.

— Вы сказали, что хотите о чем-то спросить, а ведь ни о чем не спросили, — очень нелюбезно заметил Венус.

— Вы были расстроены в тот вечер, — сказал Вегг, выражая соболезнование, — ну, а теперь как обстоит дело? Идет на лад или нет?

— Она не желает, — отвечал мистер Венус тоном, комически соединявшим упрямое негодование с нежной меланхолией, — чтобы ее равняли, вы знаете с чем. Ну, и говорить больше не о чем.

— Ах, боже мой, боже мой! — воскликнул Вегг со вздохом, делая вид, будто вместе с ним глядит на огонь, а сам глядя на Венуса. — Вот каковы женщины! А ведь я помню, как вы сказали в тот вечер — вы сидели вон там, а я сидел вот здесь, — в тот вечер, когда вы только что потеряли душевное спокойствие, вы сказали, что интересовались тем самым делом. Вот какое совпадение!

— Ее отец, — начал Венус и остановился, чтобы отхлебнуть еще глоток чаю, — ее отец был в нем замешан.

— Вы, мне кажется, не назвали ее по имени? — произнес Вегг задумчиво. — Нет, в тот вечер вы не назвали ее по имени.

— Плезент Райдергуд.

— В самом деле! — воскликнул Вегг. — Плезент Райдергуд. Радость! Есть что-то трогательное в этом имени — Плезент — Радость. Боже мой! Имя как будто выражает, чем она могла бы стать, если б не сделала того далеко не радостного для вас замечания — и чем она не стала, именно потому, что произнесла эти слова. Мистер Венус, если я вас спрошу, как вы с ней познакомились, не прольет ли это бальзама на ваши раны?

— Я был тогда в гавани, — сказал Венус, делая еще глоток чаю и уныло щурясь на огонь, — искал попугаев, — и, сделав еще глоток, он замолчал.

Мистер Вегг, чтобы оживить его воспоминания, намекнул:

— Вряд ли вы собирались охотиться на попугаев, сэр, в английском-то климате?

— Нет, нет, нет, — с раздражением сказал Венус. — Я был в гавани, искал попугаев, которых привозят с собой моряки; хотел купить для чучел.

— Да-да-да, сэр?

— А еще искал, не найдется ли хорошенькой парочки гремучих змей, чтобы препарировать для музея, — и тут мне было суждено повстречаться с ней и иметь с ней дело. Это было как раз в тот день, когда на реке сделали эту находку. Ее отец видел, как эту самую находку взяли на буксир. Много было на этот счет разговоров, я и зашел к ней под благовидным предлогом, чтобы поближе познакомиться, и с тех пор стал совсем не тот. И даже в костях у меня нет уж той крепости, а все потому, что я только о ней и думаю. Если бы мои кости принесли ко мне в разобранном виде, чтоб я их собрал, я бы даже не решился признать их за свои. До того меня это сокрушило.

Мистер Вегг, видимо охладев к рассказу, особенно пристально взглянул на одну из полок в темном углу.

— Как же, я помню, мистер Венус, — начал он тоном дружеского сострадания, — ведь я помню каждое ваше слово, сэр, помню, вы сказали в тот вечер, что у вас там, наверху… — а потом еще такие слова: «Э, да все равно».

— Попугай, что я у нее купил, — сказал Венус, уныло подняв, а потом опустив глаза. — Да, там он и лежит на боку весь высохший, вроде меня, только что в перьях. Духу не хватило сделать из него чучело, так и не смог, а теперь и подавно не смогу.

Лицо Сайласа вытянулось, и про себя он послал этого попугая в места более чем тропические, а затем, не имея больше сил разыгрывать сочувствие горестям мистера Венуса, начал приводить в порядок свою деревянную ногу, собираясь домой: от гимнастических упражнений этого вечера нога сильно пострадала.