— Я отвечаю на вопросы моего отца, — сказал Жоан, кланяясь.
Бесстрастие ароканов изумительно. Как бы ни было важно поручение, возложенное на них, если бы даже замедление должно было причинить смерть человека, они никогда не соизволят говорить ясно и тотчас отдать отчет в этом поручении, если тот, кто их спрашивает, не сумеет искусно заставить их объясниться. Конечно, Жоан хотел сказать все; он чрезвычайно торопился, чтобы придти скорее; но не смотря на это, произносил слова одно по одному и как бы с нежеланием.
Для многих это обстоятельство может показаться необыкновенным и непонятным. Однако во время пребывания нашего в Арокании, отчасти невольного, мы сами не раз бывали жертвой невозмутимого флегматизма ароканов.
Дон Тадео знал, с кем имеет дело. Тайное предчувствие говорило ему, что этот человек принес важное известие. Он продолжал вопросы:
— Откуда пришел брат мой?
— Из деревни Сан-Мигуэль.
— Это далеко отсюда; брат мой давно вышел из Сан-Мигуэля?
— Луна исчезала за вершиной высоких гор, и только одно созвездие Южного Креста распространяло свой свет на землю в ту минуту, когда Жоан начал свой путь, чтобы прийти к моему отцу.
От деревни Сан-Мигуэль до Вальдивии около восемнадцати миль. Дон Тадео удивился такой скорости. Это еще более утвердило его в том мнении, что индеец принес чрезвычайно важное известие. Он взял со стола стакан, наполнил его вином и подал посланному, говоря дружеским тоном:
— Пусть брат мой выпьет этот напиток; вероятно, пыль дороги прилипла к его горлу и мешает ему говорить так свободно, как бы он хотел. Когда он выпьет, язык его развяжется.
Индеец улыбнулся; взор его сверкнул, он взял стакан и опорожнил его залпом.
— Хорошо! — сказал он, прищелкнув языком и поставив стакан на стол. — Отец мой гостеприимен; он действительно Великий Орел белых.
— Брат мой, конечно, пришел от вождя его племени? — продолжал дон Тадео, не терявший из вида цели, к которой стремился.
— Нет, — отвечал Жоан, — меня прислал Курумилла.
— Курумилла! — закричали Луи и дон Грегорио, невольно вздрогнув.
Дон Тадео вздохнул свободно; он попал на путь.
— Курумилла друг мой, — сказал он, — надеюсь, что с ним не случилось ничего неприятного?
— Вот его плащ и его шляпа, — возразил Жоан.
— Боже! — закричал Луи. — Он умер? Сердце дона Тадео сжалось.
— Нет, — сказал индеец, — Курумилла — ульмен; он храбр и мудр. Жоан похитил бледнолицую девушку с лазурными глазами; Курумилла мог убить Жоана, но не захотел этого; он предпочел сделать из него друга.
Белые тревожно прислушивались к словам индейца; несмотря на их туманность, они однако довольно ясно объясняли, что ульмен напал на след похитителей.
— Курумилла добр, — отвечал дон Тадео, — сердце его благородно, а душа не жестока.
— Жоан был вождь тех, которые похитили белую девушку, — продолжал индеец, — Курумилла переменился с ним одеждой и сказал Жоану: ступай к Великому Орлу белых и скажи ему, «что Курумилла спасет молодую девушку или погибнет». Жоан пришел не останавливаясь, хотя путь был длинен.
— Брат мой хорошо поступил, — сказал дон Тадео, крепко пожимая руку индейца, лицо которого засияло.
— Отец мой доволен? — сказал он. — Тем лучше.
— Так брат мой, — продолжал дон Тадео, — похитил бледнолицую девушку… хорошо ли ему заплатили за это?
Индеец улыбнулся.
— Бледнолицая женщина с черными глазами очень Щедра, — сказал он.
— А! Я так и думал! — вскричал дон Тадео. — Вновь эта женщина! Вновь этот демон! О! Донна Мария! Мы должны свести с вами страшные счеты!
Он узнал наконец, что ему нужно было узнать. Луи с трудом встал с кресла, на котором лежал, и, приблизившись к дону Тадео, сказал ему голосом, дрожавшим от волнения:
— Друг, надо спасти донну Розарио.
— Благодарю, — отвечал дон Тадео, — благодарю за вашу преданность, друг мой; но увы, вы слабы, ранены, почти при смерти!
— Что за беда! — вскричал с жаром молодой человек. — Если бы даже мне суждено было погибнуть, то клянусь вам, дон Тадео, честью моего имени, что и тогда я не успокоюсь до тех пор, пока донна Розарио не будет свободна и с вами.
Дон Тадео принудил его сесть.
— Друг мой, — сказал он, — трое преданных людей уже гонятся за похитителями моей дочери.
— Вашей дочери? — вскричал Луи с удивлением, смешанным с удовольствием.
— Увы, да, друг мой, моей дочери! Зачем мне иметь тайны от вас? Этот ангел с голубыми глазами, которого два раза вы спасали, дочь моя, единственное счастье, единственная радость, которые остаются мне на свете!