— Вы хотите сказать: Бог, вождь? Но это все равно; наша мысль одинакова и мы не будем спорить об имени. Ах! В моей стране, — прибавил Валентин со вздохом сожаления об отсутствующей родине, — дорого заплатили бы за то, чтобы полюбоваться тем, что я вижу каждый день даром. Правду говорят, что путешествие образовывает молодых людей.
— Разве на острове моего брата, — с любопытством спросил индеец, — нет гор и деревьев так как здесь?
— Я уже заметил вам, вождь, что моя страна не остров, а земля такая же большая, как и ваша; у нас, слава Богу, нет недостатка в деревьях, их даже много; и горы у нас есть очень высокие, между прочим Монмартр.
— Гм! — сказал индеец, который не понимал шутки молодого человека.
— Да, — подтвердил Валентин, — у нас есть горы, но в сравнении с этими они не более как крошечные холмы.
— Моя земля самая прекрасная на свете, — отвечал индеец с гордостью, — Пиллиан создал ее для своих детей, вот почему бледнолицые хотят отнять ее у нас.
— В ваших словах есть правда, вождь, и я не буду оспаривать этого мнения; спор завел бы нас слишком далеко, а между тем теперь мы должны заниматься более важными предметами.
— Хорошо! — сказал вождь снисходительно. — Не все люди могли родиться в моей стране.
— Справедливо, поэтому-то я и родился в другом месте.
Цезарь, бежавший возле двух друзей и подбиравший крошки, которые они бросали ему, вдруг глухо заворчал.
— Что там такое, старичок? — дружески спросил Валентин, лаская собаку. — Разве ты чувствуешь что-нибудь подозрительное?
— Нет, — спокойно отвечал Трангуаль Ланек, — мы приближаемся к деревне: собака почуяла окаса.
В самом деле, едва он проговорил эти слова, как индейский всадник показался на повороте дороги. Он подскакал к двум друзьям, поклонился им и продолжал свою дорогу.
— Знаете ли, вождь, — заметил вдруг Валентин, ответив на поклон проезжего, — что мы напрасно идем так открыто, не принимая никаких предосторожностей.
— Отчего же?
— Оттого, что на свете есть немало таких людей, которые были бы рады помешать нам.
— Кто знает, куда и зачем мы идем? Кто знает, кто мы?
— Никто, это правда!
— Ну, в таком случае не лучше ли действовать открыто? Мы путешественники, вот и все; если бы мы находились в пустыне, тогда другое дело; но здесь в деревне, почти испанской, предосторожности вместо пользы могут повредить нам.
— Не обращайте внимания на мое замечание и поступайте как хотите; притом, вы должны знать гораздо лучше меня, что следует делать.
Между тем оба спутника продолжали подвигаться вперед тем скорым шагом, который свойственен людям, обыкновенно путешествующим пешком, и который, по многозачительному выражению солдат, ест дорогу. Почти незаметно дошли они до входа в деревню.
— Итак, мы в Сан-Мигуэле? — спросил Валентин.
— Да, — отвечал индеец.
— И вы думаете, что донны Розарио тут уже нет? Ульмен покачал головой и отвечал:
— Нет.
— Почему вы так думаете?
— Я не могу объяснить этого моему брату.
— Отчего?
— Оттого, что я чувствую это инстинктивно. «Черт побери, — подумал Валентин, — если вмешается инстинкт, мы погибли».
— Но все-таки у вас есть же какая-нибудь причина? — прибавил он громко.
— Пусть брат мой смотрит.
— Ну, — отвечал молодой человек, глядя во все стороны, — я ничего не вижу.
— Вот моя причина: деревня слишком спокойна, женщины в поле, воины на охоте и только одни старики остались в жилищах.
— Это правда, — сказал Валентин, задумавшись, — мне это не пришло в голову.
— Если бы пленница была здесь, брат мой увидал бы воинов, лошадей; деревня жила бы, а теперь она мертва.
«Черт побери! — подумал Валентин. — Эти дикари удивительные люди; они видят все, угадывают все, и мы со всей нашей цивилизацией просто дети в сравнении с ними».
— Вождь, — сказал он громко, — вы мудрец; скажите мне, пожалуйста, кто научил вас всему этому?
Индеец остановился, величественным жестом указал молодому человеку на обширный горизонт и голосом, торжественное выражение которого заставило Валентина вздрогнуть, сказал ему:
— Брат, это пустыня.
— Да, — отвечал француз с убеждением, — действительно, — прибавил он про себя, — только в пустыне человек видит Бога лицом к лицу. О! Никогда не успею я приобрести познания, какими обладает этот индеец.
Они вошли в деревню. Как сказал Трангуаль Ланек, она в самом деле оказалась пустою. Так как во всех индейских деревнях двери были отперты, и путешественники, не входя в хижины, могли легко удостовериться в отсутствии жителей. В некоторых только они увидали больных, которые, лежа на бараньих кожах, жалобно стонали.