— Умер он? — спросил дон Тадео с беспокойством.
— Я думаю! — отвечал Луи.
— Лишняя пуля не повредит, — справедливо заметил Жоан и выстрелил.
Пораженные ужасом при этой неожиданной атаке, индейцы еще скорее разлетелись по долине, как стая испуганных ворон, не думая более о сражении и стараясь только сохранить свою жизнь.
Глава LIX
КРЕПОСТЬ
— Проворнее! Проворнее! — вскричал граф, стремительно вставая. — Воспользуемся страхом ароканов и захватим Бустаменте.
— Постойте! — флегматически остановил его Курумилла. — Партия неравная; пусть взглянет мой брат.
В самом деле, толпа индейцев выскочила из ущелья. Но эти держались храбро. Они отступали шаг за шагом, не как бегущие трусы, но как воины, гордо оставляющие поле битвы, которое отказываются оспаривать долее и отходят в строгом порядке.
В арьергарде отряд в сто человек поддерживал это храброе отступление. Два вождя на ретивых лошадях переезжали от одного к другому и не уступали по-видимому врагу, теснившему их.
Вдруг из чащи раздались со зловещим свистом ружейные выстрелы, и вслед за тем появились чилийские всадники. Индейцы, не отступая ни на шаг, встретили их копьями. Многие беглецы, рассыпавшиеся по долине, вернулись к своим товарищам и бросились на неприятеля. Несколько минут сражающиеся дрались холодным оружием.
Вдруг четыре выстрела раздались из импровизованной крепости, вершина которой увенчалась дымом. Два индейских вождя повалились на землю. Ароканы вскрикнули от ужаса и ярости и бросились вперед, чтобы не дать захватить своих вождей, которых уже окружили чилийцы.
Но с быстротою молнии Антинагюэль и Черный Олень — это были они — бросили своих лошадей и поднялись, держа наготове оружие. Оба они были ранены.
Чилийцы, имевшие намерение только изгнать неприятеля из ущелья, удалились в порядке и скоро исчезли. Ароканы продолжали отступать.
Долина, над которою возвышалась скалистая башня, вершину которой занимали дон Тадео и его товарищи, имела в ширину только одну милю, постепенно суживалась и на конце ее возвышался девственный лес, мало-помалу сливающийся с горами.
Ароканы все шли по долине и углублялись в чащу. Бустаменте давно исчез. Индейцы оставили только тела мертвых врагов и лошадей, убитых графом Луи и его товарищами, над которыми начинали кружиться коршуны с пронзительными криками. В долину возвратилась прежняя тишина.
— Теперь мы можем продолжать наш путь, — сказал, вставая, дон Тадео.
Курумилла взглянул на него с чрезвычайным удивлением, но не отвечал.
— Отчего вы удивляетесь, вождь? — спросил дон Тадео. — Видите, долина пуста, ароканы и чилийцы удалились, каждый в свою сторону; кажется, мы можем безопасно продолжать путь.
— Отвечайте, вождь, — сказал граф, — вы знаете, что время не терпит: друзья нас ждут, нам нечего здесь делать; зачем мы будем оставаться здесь?
Индеец указал на девственный лес.
— Там спрятано слишком много глаз, — сказал он.
— Вы думаете, что за нами наблюдают? — спросил Луи.
Курумилла утвердительно кивнул головой.
— Да, — сказал он.
— Вы ошибаетесь, вождь, — возразил дон Тадео, — ароканы побиты. Они успели прикрыть побег человека, которого хотели спасти, зачем же им оставаться здесь? Им нечего здесь делать.
— Отец мой худо знает воинов моего народа, — с гордостью сказал Курумилла, — они никогда не оставляют врагов позади себя, если имеют надежду уничтожить их.
— Что значат ваши слова? — перебил с нетерпением дон Тадео.
— То, что Антинагюэль был ранен пулей; выстрел последовал отсюда и токи не удалится, не отомстив.
— Я не могу этого допустить; наша позиция неприступна; разве ароканы орлы и могут прилететь сюда?
— Индейские воины благоразумны, — отвечал уль-мен, — они будут ждать, чтобы провизия моих братьев истощилась и заставят их сдаться, чтобы избежать голодной смерти.
Дон Тадео был поражен справедливым рассуждением Курумиллы и не нашелся что отвечать.
— Однако мы не можем же остаться здесь, — сказал Луи, — я согласен, что вы правы, вождь, и стало быть неоспоримо, что через несколько дней мы попадемся в руки этих демонов?
— Да, — подтвердил Курумилла.
— Признаюсь, — возразил граф, — что эта перспектива не имеет для нас ничего лестного; нет такого дурного положения, из которого нельзя было бы выпутаться с помощью мужества и ловкости.
— Брат мой имеет какое-нибудь средство? — спросил ульмен.