— Ну! — с живостью спросил его Валентин. — Что такое случилось? Отчего вы так веселы?
— Курумилла вождь благоразумный, — отвечал Жоан, — он сжег лес позади скал.
— Какую же выгоду это доставляет нам?
— Огромную. Воины Антинагюэля сидели в засаде за деревьями, а теперь они принуждены удалиться; стало быть, дорога свободна, и мы можем присоединиться к нашим друзьям, когда захотим.
— Пойдем же когда так! — закричал Валентин.
— А Курумилла? — спросил Трангуаль Ланек. — Как предупредить его о нашем прибытии?
— Я уже его предупредил, — отвечал Жоан, — он заметил мой сигнал, он нас ждет.
«Эти демоны индейцы ничего не упускают из виду, — сказал про себя Валентин, покручивая усы, — пойдем, Цезарь, пойдем, моя добрая собака! Это будет величайшее несчастье, если с помощью трех таких решительных людей я не успею спасти моего бедного Луи; горизонт однако ж помрачается страшным образом! Надо постараться не оставить здесь своей кожи».
И в сопровождении Цезаря, который смотрел на своего господина, махая хвостом и как будто понимая что огорчало его, Валентин пошел за Трангуалем Ланеком и Жоаном. Через двадцать минут они благополучно добрались до подошвы скалы. С площадки дон Тадео и Курумилла весело приветствовали их знаками.
Глава LXII
ВОЛЧЬЯ ПАСТЬ
Оставим на некоторое время Валентина и его друзей, чтобы рассказать о том, что происходило в лагере окасов после битвы с испанцами в ущелье.
Чилийцы, укрывшиеся на вершинах скал, заставили окасов понести значительные потери. Главные ароканские вожди, выйдя невредимыми из ожесточенной битвы, происходившей утром, были потом опасно ранены невидимыми стрелками.
Пуля сшибла Бустаменте с лошади, но к счастью для него, она только слегка задела кожу. Ароканы, озлобленные неожиданным нападением, в первом пароксизме гнева поклялись отомстить. Это намерение поставило авантюристов в критическое положение.
Бустаменте унесли с поля битвы совершенно без сознания и спрятали в лесу вместе с Красавицей. Дон Панчо, немедленно перевязанный, скоро пришел в себя. Первым его движением было узнать, где он и осведомиться что случилось. Антинагюэль объяснил ему все.
— Как теперь поступит брат мой? — спросил его генерал.
— Я дал слово Великому Орлу и сдержу его, — отвечал токи, — пусть отец мой исполнит то, что обещал мне.
— У меня не двойной язык, — возразил Бустаменте, — когда я снова получу власть, я отдам ароканскому народу прежде принадлежавшие ему земли.
— Что же прикажет отец мой? Я буду повиноваться… — вскричал Антинагюэль.
Гордая и презрительная улыбка сжала губы генерала; он понял, что не все еще кончилось для него и приготовился смело сыграть последнюю партию, от которой зависело его счастье или погибель.
— Где мы? — спросил он.
— Подстерегаем бледнолицых, которые так славно приветствовали нас при въезде нашем в долину.
— Что же намерен делать брат мой?
— Захватить их, — отвечал Антинагюэль, — они должны умереть.
При этих последних словах токи поклонился Бустаменте и ушел. После его ухода дон Панчо погрузился в мрачную задумчивость. Он очень хорошо видел, что упорное желание окасов уничтожить горсть авантюристов, — сопротивление которых будет без сомнения продолжительно, — могло расстроить замышляемые им планы, дав Мрачным Сердцам время приготовиться к новой борьбе.
Для успеха его намерений скорость была необходимым условием, поэтому он проклинал гордость индейцев, которая заставляла их жертвовать такими важными вопросами для пустого предприятия, не имеющего никакой цели кроме смерти нескольких человек. Печально опустив голову, Бустаменте был погружен в эти размышления, как вдруг кто-то дернул его за платье. Он обернулся с удивлением и едва удержался, чтобы не вскрикнуть от ужаса.
Перед ним стояла донна Мария в разодранном платье, запачканном кровью и грязью, с лицом, обернутым окровавленными компрессами.
Куртизанка угадала впечатление, произведенное ею на человека, который до сих пор повиновался ее малейшим прихотям; она поняла, что вместе с красотой исчезла и любовь; горькая улыбка сжала ее губы.
— Я вас пугаю, дон Панчо! — сказала она медленно невыразимо печальным тоном.
— Сеньора! — с живостью вскричал Бустаменте.
— Не унижайтесь до лжи, недостойной вас и меня, — перебила донна Мария. — Что в этом удивительного? Всегда так бывает!
— Сеньора, поверьте…
— Вы не любите меня более, говорю я вам, дон Панчо; теперь я стала безобразна… впрочем, разве я не всем пожертвовала ради вас? У меня оставалась только моя красота, и я отдала вам ее с радостью.