— Я не буду отвечать на упреки, которые вы делаете мне; я надеюсь доказать моими поступками, что…
— Генерал! — запальчиво перебила Мария. — Оставим эти пошлости, которым не верим мы оба… Если любовь уже не может соединять нас, так пусть хоть ненависть поддержит связь между нами… у нас один общий враг.
— Дон Тадео! — вскричал Бустаменте с гневом.
— Да, дон Тадео, тот, который несколько дней тому назад осыпал нас такими унижениями.
— Но я теперь свободен! — вскричал Бустаменте страшным голосом.
— И этим обязаны мне, — сказала донна Мария значительно, — потому что все ваши подлые сообщники вас оставили.
— Да, это правда; вы одни остались мне верны.
— Таковы все женщины! Они не понимают никаких побочных чувств, стремятся ко всему прямой дорогой; они любят или ненавидят; но довольно об этом; вам надо поспешить воспользоваться вашей свободой; вы знаете искусство и холодную храбрость вашего врага. Если вы дадите ему время, он в несколько дней сделается колоссом и станет на крепком гранитном пьедестале, которого вы не в состоянии будете опрокинуть.
— Да, — прошептал Бустаменте, как бы говоря сам с собой, — я это знаю, я это чувствую! Медлить — значит все потерять! Но что же я должен делать?
— Во-первых, не отчаиваться и наблюдать за всем, что будет происходить здесь. О! — прибавила донна Мария, наклонив голову вперед. — Слышите ли вы этот шум? Может быть, это помощь, которой мы ждем.
В лесу сделалось большое движение: это ароканы брали в плен конвой дона Рамона.
Явился Антинагюэль, ведя за собой человека, которого и Бустаменте, и донна Мария тотчас узнали. Этот человек был дон Рамон Сандиас. Приметив Красавицу, он вздрогнул от ужаса, и если бы Антинагюэль не удержал его, он убежал бы, рискуя быть убитым индейцами.
— Негодяй! — вскричал Бустаменте, сжимая ему горло.
— Остановитесь! — вскричала Красавица, освобождая сенатора, который был ни жив, ни мертв.
— Как? Вы защищаете этого человека? — вскричал Бустаменте вне себя от удивления. — Разве вы не знаете кто он? Не только он недостойно изменил мне вместе со своим сообщником Корнейо, но еще нанес вам эту ужасную рану.
— Я знаю все это, — отвечала донна Мария с улыбкой, которая заставила бедного сенатора задрожать и подумать, что настал его последний час, — но вера наша повелевает забывать и прощать обиды; я забываю все и прощаю дону Рамону Сандиасу; надеюсь, что и вы, дон Панчо, поступите так же как я.
— Но…
— Вы должны сделать тоже, что и я, — перебила донна Мария настойчиво, бросив значительный взгляд на генерала.
Бустаменте понял, что Красавица имела какой-нибудь тайный умысел и поспешил сказать:
— Хорошо, если вы этого желаете, донна Мария, я прощаю как вы; вот вам моя рука, дон Рамон, — прибавил он, протягивая свою руку сенатору.
Дон Рамон решительно не знал, должен ли он верить своим ушам, но на всякий случай с поспешностью схватил протянутую ему руку и пожал ее изо всех сил. Антинагюэль презрительно улыбнулся при странной развязке этой сцены, которой он не понял, несмотря на всю свою проницательность.
— Я вижу, что дело кончилось иначе, нежели я ожидал, — сказал он, — и потому оставляю вас… кажется, бесполезно связывать этого пленника.
— Совершенно бесполезно, — подтвердил дон Панчо. Антинагюэль ушел. Оставшись только с Красавицей и Бустаменте, дон Рамон в порыве признательности бросился к ним и вскричал с энтузиазмом:
— О! Мои спасители!
— Постойте, кабальеро! — вскричал дон Панчо. — Теперь нам надо объясниться.
Сенатор остановился в остолбенении.
— Неужели, дон Рамон, вы полагали, — сказала Красавица, — что такой пошлый плут как вы, может внушить нам малейшую жалость?
— Дело в том, — прибавил Бустаменте, — что нам хотелось одним распоряжаться вами…
— Вы сознаетесь, не правда ли, — продолжала Красавица, — что вы в нашей власти и что если мы захотим убить вас, так это для нас очень легко?
Сенатор был раздавлен.
— Теперь, — прибавил Бустаменте, — отвечайте категорически на все вопросы, которые вам сделают; я должен предупредить вас, что ложь будет стоить вам жизни.
Новый трепет пробежал по членам сенатора. Бустаменте продолжал:
— Как вы очутились здесь?
— О! Очень просто, генерал; на меня напали индейцы.
— Куда вы ехали?
— В Сантьяго.
— Один?
— Нет, черт побери! — вскричал сенатор. — У меня был конвой в пятьдесят всадников… Но, увы! — прибавил он со вздохом. — Этого оказалось недостаточно.