Дон Тадео обернулся к ней и сказал:
— Я жду…
— Вы ждете? — спросила она с очаровательной улыбкой. — Чего же вы ждете?
— Убийц, которых вы, без сомнения, оставили недалеко отсюда, на тот случай, если я не захочу отвечать вам на вопросы о вашей дочери.
— О! — сказала донна Мария с отвращением. — Возможно ли, дон Тадео, чтобы вы имели обо мне такое дурное мнение? Зачем я, которая спасла вам жизнь, теперь выдам вас тем, которые вас осудили?
— Почем знать? — сказал дон Тадео насмешливым тоном. — Сердце женщин вашего сорта — бездна, которую никакой мужчина не может измерить. Возможно, вы найдете неведомое очарование в моей вторичной казни, которая, впрочем, не может вас компрометировать, потому что по закону я уже умер для всех.
— Дон Тадео, я знаю как мое поведение с вами было недостойно и как я мало заслуживаю вашего сострадания! Но вы дворянин! Неужели вы думаете, что благородно осыпать оскорблениями, как бы ни были они заслуженны, вашу жену, которая спасла вам жизнь и хочет если не оправдаться в ваших глазах, то, по крайней мере, приобрести права, если не на уважение ваше, то по крайней мере на сострадание?
— Очень хорошо! Ваше замечание как нельзя более справедливо и я соглашаюсь с ним от всего сердца. Прошу вас, простите, что я позволил себе увлечься и произнести некоторые обидные слова; но в первую минуту я не мог совладеть с собой и мне невозможно было скрыть в глубине души теснившее меня чувство. Теперь примите мою искреннейшую признательность за огромную услугу, оказанную мне вами, и позвольте мне удалиться. Более продолжительное пребывание в этом доме будет с моей стороны кражей, в которой я окажусь виновным перед вашими многочисленными обожателями.
И поклонившись с иронической вежливостью своей жене, трепетавшей от гнева, дон Тадео хотел идти.
— Еще одно слово, — сказала Мария.
— Говорите!
— Вы решились оставить меня в неведении на счет участи моей дочери?
— Она умерла…
— Умерла? — вскричала донна Мария с испугом.
— Да… для вас… — отвечал Тадео с холодной улыбкой.
— О! Вы неумолимы! — вскричала Мария, с бешенством топнув ногой.
Тадео поклонился и ничего не отвечал.
— Ну! — продолжала донна Мария. — Теперь я уже не стану просить милости, а предложу условия.
— Условия?
— Да.
— Идея кажется мне оригинальна…
— Может быть, судите сами.
— Слушаю, но время проходит, а я…
— Я объяснюсь вкратце… — перебила Мария.
— К вашим услугам.
Дон Тадео сел, улыбаясь совсем как друг, пришедший в гости. Мария следила за всеми его движениями, не показывая вида, что приписывает им какую-либо важность.
— Дон Тадео, — сказала она, — в эти десять лет, как мы расстались, случилось много перемен…
— Да, — отвечал дворянин с жестом вежливого согласия.
— Я не буду говорить вам о себе… моя жизнь вам известна.
— Очень мало.
Донна Мария бросила на мужа косой взгляд и сказала:
— Я буду говорить вам о вас.
— Обо мне?
— Да, о вас. Патриотизм и политические идеи не до того поглощают ваши минуты, чтобы вам не оставалось времени для радостей, более задушевных, для волнений сердечных…
— Что хотите вы сказать?
— Зачем выказывать притворное неведение? — возразила Мария с коварной улыбкой. — Вы очень хорошо понимаете меня.
— Милостивая государыня!
— Не возражайте, дон Тадео! Утомившись мимолетной любовью женщин моего сорта, как вы назвали меня сейчас, вы ищете в наивном сердце молодой девушки волнений, которых не пробудили в вас другие ваши любовницы; словом, вы влюблены в прелестного ребенка, достойного во всех отношениях быть вашей избранной супругой, если бы, к несчастью, не существовала я.
Дон Тадео устремил на жену глубокий взгляд, когда она произносила эти слова. Когда же она замолчала, вздох вырвался из его груди.
— Как? Вы знаете? — воскликнул он с изумлением, искусно разыгранным. — Вы знаете?..
— Что ее зовут донной Розарио дель-Валле, — возразила Мария, довольная эффектом, который произвела на мужа, — это важная новость в Сантьяго; все об этом говорят! Как же этого не знать мне, так интересующейся вами.
Красавица замолчала и положила руку на плечо мужа:
— Мне это все равно, — продолжала она, — возвратите только мне мою дочь, дон Тадео, и ваша любовь будет для меня священна… иначе…
— Вы ошибаетесь, говорю я вам.